Фредерик Пол - Торговцы космосом [сборник litres]

Свенсон все пресмыкался в ногах:

– Вы… вы не накажете нас?

Лицо робота ничего не выражало, но в его голосе послышалось удивление:

– Наказать вас? Но как?

Свенсон вздрогнул, словно от удара кнутом, но Бёркхарт вспылил:

– Приводите этого слизняка в порядок, раз ему угодно, но вот меня оставьте! Хоть что со мной делайте – мне наплевать, во сколько зелененьких бумажек я вам обошелся и сколько времени потребуется, чтобы меня восстановить. Я намерен уйти – и остановит меня только смерть. – Когда робот шагнул навстречу, Гай принял боевую стойку. Он застыл напряженно, готовый ко всему – к атаке, к смерти… но не к тому, что на деле произошло. А на деле робот отступил в сторону, встав между Гаем и револьвером, но не загораживая более дверь.

– Уходите, – бросил он. – Вас здесь никто не держит.

Гай вышел и замер недоверчиво. Доршин просто так, за здорово живешь, отпускает его? Не важно, кто Гай на самом деле – человек или робот, жертва или счастливчик; ему все равно ничто не помешает связаться с властями за пределами лжегорода и поведать свою историю. Разумеется, корпорации, платящие Доршину за тесты, не ведают о той грязной игре, которую он ведет, – он должен скрывать ее от них, ведь малейшая огласка положила бы его произволу конец. Возможно, уход из города грозил смертью, но в тот конкретный момент своей псевдожизни Бёркхарт уже не боялся.

Коридор пустовал. У окна Гай остановился и глянул наружу. Снаружи лежал Тайлертон – город-фальшивка, казавшийся, однако, столь реальным и знакомым, что все случившееся с ним Бёркхарт почти готов был счесть сном. Сердцем, впрочем, он чуял правду и понимал, что во всем Тайлертоне ему больше не отыскать союзника. Пришла пора искать другой путь.

С четверть часа он шагал, оставляя позади улицу за улицей – то крадучись, то открыто, думая, что Доршин наверняка дистанционно отслеживает всякий его шаг, и наконец уперся во что-то наподобие театрального задника, окрашенного до одури правдоподобно – издалека Гаю бы и в голову не пришло усомниться в перспективе. В заднике была дверь, с виду самая обычная, но без обрамления в виде стены, поставленная прямо на дороге. Смущенный, Гай открыл ее и переступил порог – и глазам его предстало ни с чем не сравнимое зрелище.

Его поразил свет – ослепительный, невообразимый. Щурясь, Гай испуганно огляделся. Он застыл на выступе из гладкого металла, обрывавшемся через десяток ярдов. Гая не тянуло рисковать, становясь на самый край, да и с его позиций было видно, что впереди – обрыв, и ничего более. От горизонта до горизонта, купаясь в слепящем сиянии, раскинулась бездна.

Теперь понятно, почему Доршин так просто отпустил его – уйти с завода было просто некуда! Сколь фантастична эта алчущая пропасть, сколь неизбывны сотни злых слепящих солнц!

– Бёркхарт? – снизошел откуда-то сверху раскатистый голос, отдавшись эхом в бездне слева, справа и впереди, и он, облизнув пересохшие губы, ответил:

– Д-да?

– Это Доршин. Не робот, самый настоящий я. Обращаюсь к вам по внутренней связи с городом-моделью. Ну, хоть теперь-то вы все поняли? Теперь я могу рассчитывать на ваше благоразумие и сотрудничество с ремонтными бригадами?

Гай стоял столбом, окутанный ужасом. На него из ослепительного далека надвигалось нечто титаническое. Оно вздымалось на целые километры над его головой, и Гай, щурясь от дикого света, пытался усмотреть, что венчает эту громадину – отчего-то та напоминала ему…

Не может такого быть.

– Бёркхарт? – повторно обратился к нему титан, но он был не в силах откликнуться.

И тогда титан испустил вздох – тяжкий, сочувственный.

– Кажется, до вас наконец-то дошло, – произнес он. – Отсюда нет пути. Я мог бы вам и раньше все рассказать, но вы бы мне не поверили, правда же? А так вы все повидали сами. Кто вам сказал, Бёркхарт, что я восстановил город в точности таким, каким он был ранее? Я ведь – коммерсант, я веду счет всем затратам. Если модель должна быть в натуральную величину, я ее такой и построю – но в нашем случае подобной необходимости попросту нет!

Свысока титан протянул к нему какую-то свою часть – длинную и темную, с каким-то белым облаком на конце. Нет, облако не одно – облаков целых пять. Как пальцев на руке…

– Бедолага Бёркхарт! – посетовал громогласный титан в непомерной выси, и огромную бездну – которая на деле была всего лишь научной лабораторией – заполонило прыгающее эхо. – Экое потрясение – осознать, что живешь в городе, построенном на столе.

Утром пятнадцатого июня Гай Бёркхарт проснулся с криком.

Ему приснился страшный и непостижимый сон, полный гибельных взрывов и жутких великанов, бесчеловечных и неописуемых.

Гай вздрогнул, зажмурился, снова открыл глаза.

За окном спальни завывал усиленный до неприличия голос.

Спотыкаясь, Бёркхарт подошел к окну и выглянул на улицу.

Воздух был прохладен не по сезону – погода под стать скорее октябрю, чем июню, но улица имела вполне обычный вид, если не считать грузовика с громкоговорящей установкой, припаркованного у края тротуара за полквартала от их блока. Динамики ревели:

– Ты у нас что, трус? Или, может, идиот? Хочешь, чтоб страну отнял мошенник и урод? НЕТ – четырехлетке зла и охлократии, ДА – за выдвиженцев Федеральной Партии!

Порой этот безумно громкий голос требует, порой – выпрашивает, иногда угрожает, но бывает, что и умоляет, умасливает прямо-таки… но главное – он все звучит и звучит, никак не смолкая, все сутки напролет – весь раз за разом повторяющийся день, отмеченный на всех календарях пятнадцатым числом июня.

Я знаю, во мне нет ничего смешного, но мне не нравится, что об этом знают и другие. Я веду себя так же, как и все прочие, не обладающие большим чувством юмора: я шучу. Если бы мы сидели рядом на ученом совете факультета и я захотел бы представиться, я бы, вероятно, сказал: «Бедеркиндом прозываюсь и в компьютеры играюсь».

Никто особенно не смеется. Как и все мои шутки, эта тоже нуждается в объяснении. Шутка заключается в том, что именно благодаря теории игр я впервые заинтересовался компьютерами и построением математических моделей. Математические модели – единственные дети, которых я произвел на свет. Во всяком случае, эта фраза вызывает улыбку, и я понял почему: даже если вы не особенно удачливы в словесной игре, вы всегда можете сказать, что это имеет какое-то отношение к сексу, а мы все рефлекторно улыбаемся, когда кто-то упоминает о сексе.

Мне следовало бы рассказать, что такое математическая модель, верно? Ладно. Эго просто. Это изображение чего-то, выраженное в цифрах. Оно используется потому, что машинам гораздо легче оперировать цифрами, чем реальными предметами.