Ксения Никольская - Двери открываются [litres]

Ты стал отличным художником, Борис.

Теперь он знал всё: и про Государство, и про Малинина, и про бога алчности, который, кажется, только что опять пробудился после десятилетий сна. Не знал он только одного: кем всё-таки был его дед, кем был он сам, Борис Арсеньев: преступным отродьем, или обманутым всеми внуком настоящего бойца, без погон, но с бесконечным мужеством и самоотверженностью сражавшимся для своего Государства и позорно поверженного им же. А ещё он не знал, кем ему предстоит стать, какую роль ему надо будет сыграть в этом странном спектакле, где актёры постоянно меняют маски, превращаясь из злодеев в героев. И Борис вдруг всё вспомнил, как будто кто-то вытащил затычку, не дававшую потоку воспоминаний вырваться наружу. Он сидел, смываемый со своего стула неожиданным напором событий, людей, ощущений. Он вспомнил и эту квартиру, в которой он родился и рос до шести лет, и свою мать, почему-то постоянно грустную и насторожённую, и отца, щекотавшего его своими усами перед уходом на дежурство, и сестрёнку с вечно заплаканными глазами, и деда, лежавшего вот тут, с неестественно вывернутой ногой, в луже крови, растекающейся по исхоженному годами линолеуму, и дядю Гену, грубо заталкивающего кричащего мальчика в чёрный военный автомобиль. Дядя Гена казался особенно знакомым, он что-то сказал тогда ему (учись рисовать, Борис?…). Все эти люди мелькали у него в памяти, картинки сменялись одна другой, и этот бешеный круговорот событий засасывал его всё глубже и глубже, пока, наконец, он не смог вынырнуть из него в когда-то знакомую реальность.

Надо было читать дальше, но Борис почему-то медлил. Он то вслушивался в непривычную тишину своей квартиры (Славик и Аня выписали себе второй за месяц маршрутный лист и ушли, вероятно, искать вдохновение на пустынных улицах), то вглядывался в обои на окне, пытаясь найти там хоть какой-то знак, то нервно ходил по комнате, боясь отойти далеко от вычислительного устройства, которое упрямо показывало безликие чёрные буквы. Сейчас они были не такими враждебными, какими показались Борису в начале, и он уже с лёгкостью научился перелистывать страницы с помощью соединённого с устройством пера, удивляясь, как он не додумался до этого раньше. Борис отмотал запись на пару страниц назад, ещё раз перечитал последние строчки и решил, что готов продолжить. Но тут дверной контроллер запищал, и в коридоре послышались голоса вернувшихся с прогулки соседей. Борис заметался. Его устройство до сих пор высвечивало послание дедушки, которое он так и не дочитал. Он развернул монитор в сторону от двери, надеясь, что Славик не ворвётся к нему без стука и не будет, как всегда, язвительно комментировать увиденное.

Из коридора доносились непонятные звуки и странная возня. Бориса охватило любопытство, и он приоткрыл дверь. Когда его глаза привыкли к полумраку, он увидел Славика и ещё что-то непонятное: ржавое, железное и пахнущее свалкой.

– О, сосед, наконец-то, – обрадовался Славик. – Иди-ка сюда, поможешь!

– Слава, что? Неужели…

– Да, мой проницательный друг, это оно. То есть, он. Ве-ло-си-пед, транспортное средство медведей. Но, за отсутствием оных, им можешь воспользоваться ты. Думаю, что, увидев такого красавца, как ты, они с радостью приняли бы тебя в свои ряды. Как ты считаешь, сможешь починить?

– Можно попробовать. Но где ты его отрыл?

– На заброшенной свалке, конечно же! Третий уровень доступа, помнишь? Он лежал там, одинокий и ржавый, и напомнил мне о ком-то… Дай подумать… Да, точно, о тебе. Ну что, берёшь?

Борис первым делом очистил велосипед от ржавчины и оценил его состояние, полагаясь на собственную память и на картинки в книге. Потом он стал разбираться с принципом его работы. Почти все детали были на месте, а те, которых не хватало, можно было заменить подручными средствами. В детстве у Бориса был такой же. Тем летом, за год до своей смерти, дед всё-таки, как и обещал, купил ему детский велосипед, который всё равно был великоват для шестилетнего ребёнка. Мать скептически осмотрела его и назвала «машиной для убийства», а отец убрал подальше на антресоли и сказал, что через пару лет Борис, наверное, до него дорастёт. Несколько дней дед и внук кругами ходили под антресолями, пока в их голове не родился гениальный план. Когда отец в очередной раз ушёл на дежурство, а мать взяла Настю на прогулку, Борис с дедом сделали вид, что сели смотреть мультики по каналу «Веснушка». Как только дверь за матерью закрылась, они вытащили велосипед, и дед, взяв отвёртку, начал его докручивать и, как он выразился, «доводить до ума». Через полчаса Борис попробовал совершить свою первую поездку по коридору, но тут же упал, ударившись локтём о стену. Следующие попытки также окончились провалом. Дед вздохнул и убрал велосипед обратно. Следующие дни, когда им удавалось остаться в одиночестве, они продолжили тренировки, и примерно через неделю у Бориса стало получаться без падений доехать от одного конца коридора до другого. Настало время переходить к следующему этапу.

Пару дней шёл дождь, и пришлось отложить поездку по улице. Когда же, наконец, лужи высохли, Владимир Иванович в очередной раз достал с антресолей велосипед, и выкатил его за дверь.

– Готов, боец? – подмигнул он Борису.

– Так точно, товарищ деда!

– Ну тогда пошли…

Ехать по улице было гораздо сложнее, чем по коридору, и дед бежал сзади и придерживал Бориса за намокшую от пота футболку. Вскоре он немного ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил внука, заметив, как быстро он учится новой технике. Боря, неуверенно вихляясь, всё же проехал несколько метров и остановился.

– Деда, у меня получается?

– Отлично получается, Борис!

И он поехал дальше. Конечно ни Владимир Иванович, ни, тем более, Боря, не заметили камень, преграждающий ему путь. Конечно, он налетел на него, успев уже как следует разогнаться и, конечно же, падение было неизбежным. По коленке Бориса расползалось красное пятно, на глаза наворачивалась пелена из слёз, а велосипед валялся в стороне, равнодушно крутя передним колесом. Откуда-то сзади подбежал дед.

– Боренька, ты ушибся? Прости меня, старого дебила, сейчас мы придём домой, всё промоем…

– Не, деда, нормально, – голос Бори прерывался, а на бледной губе проступало кровавое пятнышко, наверное, прикусил при падении. Внезапно он заплакал, так горько и с такой обидой, как можно плакать только в детстве и в старости. Владимир Иванович прижал трясущееся тело внука к себе, как будто вбирая в себя всю эту боль и обиду. Да, он сам виноват, велосипед, конечно, велик для мальчика, он ещё не готов. Да кем он, профессор, возомнил себя? Мудрым наставником? Всепонимающим родителем? Нет, он всего лишь старый дедушка, из-за которого сейчас так безутешно рыдает его собственный внук.