Татьяна Замировская - Смерти.net [litres]

– Ура! – закричал С. и встал, чтобы их поприветствовать.

И тут же упал, ударившись головой.

Мы с мужем вскарабкались на сцену, подбежали к нему.

– Что-то голова закружилась, – сказал С. – Я не понимаю.

Он закашлялся и схватился за виски́.

– Ой-ой-ой. Мутит что-то. И язык как резиновый.

– Продолжай смотреть ему в глаза, – приказал А. – Не отпускай его, смотри ему в глаза! Ты его не помнишь, ты его не знала! Медленно, медленно отходите и смотрите ему в глаза. И тащите его с собой.

Мы с мужем помогли С. подняться и, глядя ему в глаза, медленно потащили в сторону кулис мимо молочно-белого, как пенка, рояля.

– Не теряйте контакта глазами! – кричал А., сдерживая ползущих на сцену старушек. С другой стороны сцены старушек сдерживала Лина – она отмахивалась от них палочкой, украденной у старушек же. Это было похоже на нашествие зомби, если бы мы не знали, что зомби в этом помещении только один, и это С.

– Изолируйте его срочно! – закричала Лина. – Я их задержу!

Старушки наступали – Лина почти скрылась под их массой.

Мы кое-как втащили теряющего сознание С. за кулисы. Комнаты, двери, коридоры, никто ничего не понимал. Дернули одну из дверей – закрыта. За другой был коридор, ведущий в холл с наступающими старушками. За третьей – мерцающие неоном электрощитки.

– Где выход? – прокричала я мужу.

– Там, где висит табличка «Выход»!

– А где табличка?

– Да где угодно! – завыл муж. – На бумажке напиши да наклей на дверь – и будет выход!

Мы толкнули очередную дверь.

– Там выход, – кивнул С. Изо рта его вытекла струйка крови. – Я нормально, – сказал он. – Мне лучше, поэтому там выход. Идем туда.

Мы с мужем, поддерживая С. под мышки, потащили его прочь по красному коридору, уложенному мягкими звукоизоляционными коврами. За нами бежал А. Лины нигде не было видно – возможно, ее сожрали зомби-старушки.

– Какие-то катакомбы, – запричитала я. – Что нам делать?

– Все нормально, отсюда есть выход, – сказал А. – Главное, оказаться подальше от всех, кто его помнит. Тогда ему станет легче.

Мы втиснулись в туго шлепающий резиновыми створками лифт для обслуживающего персонала, А. забарабанил по всем кнопкам – только не лобби! подвал, нам нужен цокольный этаж! – и лифт послушно поехал вниз, как в кошмарном сне, где есть лишь движение вниз, и вниз, и вниз.

Цокольный этаж тоже состоял из трубчатых, ветвистых, как бронхи, металлических катакомб. Так или иначе, С. отдышался и шел уже более-менее самостоятельно.

– Просто нам нужно быть физически подальше от них, – объяснил А. – Тогда все нормально будет. Уф, вроде получилось. Господи, кто это придумал. Кому эта херня пришла в голову?

– Это мой интернациональный фан-клуб, – сказал С. – И Дженни.

– Who да фак из Дженни? – спросила я.

– Я с ней ужасно обошелся, – сказал С. – До сих пор не могу вспоминать. Я хотел загладить вину. Она любила меня больше всех. А я это не ценил. Мудак был. Теперь надо как-то реабилитироваться.

– Не смей, – сказал А. – Они тебя, может, уже один раз убили. Не дай им сделать это еще.

Мы выбежали на улицу. В морозном воздухе трещали, как льдинки, фонари. Верхняя одежда осталась в здании. Нужно было ловить такси, но мы понимали, что водителем такси окажется сразу всё, чего мы боимся, – и в этой ситуации коллективной паники лучше было бы ничего не ловить, а пойти к кому-нибудь из нас домой пешком. Умереть от холода после смерти в любом случае невозможно.

– Так «Битлз» убегали с собственных концертов, – восторженно сказал уже оживившийся С. – Я всегда подозревал, что стану знаменитым уже после того как умру, но кто бы мне сказал, что это будет именно ТАК!

– Убегали-то убегали, а потом навсегда перестали давать концерты, – заметил А. – Потому что это было страшно. Теперь понимаешь, как они себя чувствовали?

– А одного из них вообще застрелили, между прочим, – сказала я. – Вот такие же фанаты!

– Зато мы все умерли, а Ринго Старр и Йоко Оно до сих пор живы, – ответил С. – Причем я с детства знал, что так и будет. А ты как думал, старичок, кто из них умрет последним?

– Пусть кто хочет умирает, только не ты, – сказал А. – Больше никаких концертов, чувак. Только студийная работа.

Мы отправились в наш с мужем дом, но не напрямик, а через лесопарк – в котором, вероятно, в силу моей тревожной избирательной памяти почему-то сохранилась нежная ненужная осенняя погода: вечные пряные ковры палых листьев, запах дыма и чужих дальних дворов, невидимый терпкий еж, от чьей мордочки веет ледяными улитками. Идти к С. было небезопасно (возможно, бабушки ринулись именно туда), А. глухо и наотрез объявил, что в его доме ноги нашей – нашей! – (семейной, коллективной, прокомпостированной 23 раза) не будет, а Лина не отвечала на звонки, хотя успела написать А. сообщение: «Бабки обезвр. Ты увол.». Все это не стоит воспринимать серьезно, сказал А., она в стрессе, но завтра новый день, и все это забудется, и я не работал на нее напрямую, как она может меня уволить, наверное, она имела в виду «Ты уволок с конференции этого своего друга как раз вовремя», и надейся, что твою докладную записку не придется переводить на другие языки (это уже мне, это уже я сама себе).

– Чувачки, а что вообще случилось, почему меня так срубило? – спросил С. – Я не дурак, я понимаю, что не надо было мне сразу весь фан-клуб приглашать. Но я натурально как волнами пошел изнутри. Показалось, сейчас меня железками стошнит или битым стеклом. Причем как будто все эти железки и битое стекло – это я и есть. А больше ничего и нет – только железки и битое стекло. И когда они выйдут, меня не будет больше. И это пиздец страшно.

– Ну, технически выражаясь, это так и есть, – начал муж.

– Технически выражаясь, ты сам состоишь из железок и битого стекла, – зло оборвал его А. – И жестокого ледяного сердца. Неспособного на сочувствие.

– Почему я должен ему сочувствовать? – возмутился муж. – Его нет!

– Зато ты есть, – сказал А. – Причем везде. И тут есть, и там есть.

– Чувачки, ну чего вы, – жалобно сказал С. – Это вы из-за меня?

– Нет, это они из-за меня, – мерзким голосом сказала я и тут же возненавидела себя за это.

– Тут в этом вашем парке котиками пахнет, – оживленно сказал С.

– Здесь кладбище домашних животных. Было раньше, есть и сейчас, – объяснила я.

– Нет, не то, – сказал С. – Прямо вот свежо, глубоко котиками пахнет. Живыми. Очень живыми котиками. Так и прижал бы котика к себе сейчас живого. Хотя бля, что я несу. Я всегда был по собакам, какие котики. У меня доберман был, Гамлет, классный такой чувак, добрый. Но дебил совсем, сбежал прямо во дворе, когда гуляли, с поводка сорвался – во, за котиком тоже погнался, прижать к себе тоже хотел, что ли. Я его полгода искал. После школы каждый день ходил по городу и искал. Вечером приходил домой и до темноты сидел в тамбуре на старом зеленом кресле – это было его кресло, оно еще долго-долго было в черной шерсти, – сидел там с поводком в руках. Мне казалось, что он как бы продолжает быть на том конце этого поводка – как на том конце провода. Просто где-то в другой реальности, и нет связи. Потом кто-то выкинул поводок. И связи совсем не стало.