Татьяна Замировская - Смерти.net [litres]

– Не бойся, бабушка. – Муж вдруг зазвучал очень пугающе, как партизан или гитлеровец из чужой мне кинохроники. – Мы ничего тебе плохого не сделаем. Просто возьмем по котику себе. У тебя вон их сколько – тебе ничего не сделается.

– Сделается, – зло сказала бабка. – Речь пропадет, зубы выпадут. Слышать перестану. Куры уйдут. К другим куры уйдут. Ой, горе будет, если куры к другим уйдут.

– Что же это за день такой, – причитал С., прижимая к себе котика. – Вначале чуть не дал первый аншлаговый концерт после смерти в главном зале государственного суда. Потом сбежал от фанатов, как «Битлз». Потом увидел призрака. А теперь мне котика выдали, и это счастье, счастье великое. Ой, счастье котик какое. Нет счастья кроме котика.

С. зазвучал практически как бабка, и я стала за него волноваться.

– Ты давно тут живешь? – спросила я бабку.

– Не помню, – заученно сказала она. – Живу, лесом хожу, туда-сюда гляжу, выйду в одно окно, войду в другое. В лесу молочко собираю, коровку дою, цветочки поливаю. В магазин за яичком иду, котикам яичко по утрам крошу. Магазин «Тропинка» там за углом. За углом «Тропинка», в ней яичко.

– Какая тропинка? – возопила я. – Какое яичко? Тут лес, бабка!

– Круглое яичко, – заулыбалась бабка. – Круглое котикам. В сеточку сетчатую яички складываю – и домой котика кормить.

– У тебя сколько их раньше было? – спросил А. – Сколько было котиков?

– Сколько было, все мои, – гордо ответила бабка. – Нет если котика, плохо мне. Слышу плохо. Пишу плохо, в глазах двоится. Змею какую-то вижу иногда, змея черно-белая ползет, шипит, злое говорит. Милиция скоро придет на ко́нях и змею с собой приведет.

– Тут еще кто-то с тобой живет. – Муж вышел из соседней с гостиной комнатки, держа в руках одного из котов. – Кто это? Не в смысле кот, я вижу, что это кот. Кто живет в этой комнате?

Бабка развела руками.

– Знать не знаю, живу одна-одинешенька, за яичком хожу, творожок еще покупаю им, пупки вот куриные, пупки, обрезочки.

– С кем ты живешь? – спросил муж, которому будто бы даже начала нравиться роль гитлеровца. – Ты кого-то тут прячешь? Говори – кого.

– А что вы со мной сделаете, повесите? – вдруг заинтересовалась бабка. – Вешайте. Я вам все равно ничего не скажу.

Тут даже мне стало нехорошо. Каким-то образом в нейробабку вдруг просочился этот дискурс – и я почему-то его узнала. Так не должно было быть.

– Берем котов и уходим, – сказал А. – Потом вернемся сюда с переносками. Она все равно ничего не соображает.

– Как выбрать? – сладким голосом спросил С., продолжая прижимать к себе котика. – Если я его отпущу, другой придет. И такой же сладкий котичка будет.

– А есть разница? – удивилась я. – Как ты чувствуешь?

– Нет, – сказал С. – В этом и сладость котичек. Они абсолютно одинаковые. Как одиннадцать капелек меда.

Мы схватили каждый по капельке. Я надеялась, что котик, которого схватила я, был именно тот, что жил у нас некоторое время. (Помнит ли меня нейрокотик, если он нейрокотик? Помнит ли он меня, если он объективная вещь и провал в коде в форме котика? Легко ли быть кодом в форме котика? Почему человек, который мог бы меня здесь поправить, умер до того, как разрешили копирование? Если ты сейчас понимаешь, о чем я, – пожалуйста, оставь здесь комментарий, выложив его кусочками печени на кошачьем боку.) Мы неловко переглянулись: это был тот самый момент, когда пора бежать с добычей, учитывая усилившиеся причитания бабки.

– Что за дела, пацаны? – Входная дверь хлопнула как выстрел. – Отпустили животных немедленно.

Я разжала руки, и кот со злобным «мау», умудрившись за полсекунды глубоко расцарапать мне локоть, упал большой влажной подушкой на щербатый каменный пол. Мой котик, точно: не глядя, из одинаковых выбрала нужного, как в сказке.

– Лина? – сказал А. – Что за хрень?

Лина достала из кармана удостоверение и ткнула им в лицо А.

– Поставил кота на пол. Все ставят котов на пол. А потом сами садятся на пол. Именем мирового правительства требую оставить животных немедленно. И сесть на пол.

– Лина, ты ебанулась, – сказал А.

– Я вас не знаю, – сказала Лина. – Поставьте. Моего. Кота. На. Место.

– Это все коты твои? – спросила я.

– Этот весь кот – мой, – ответила Лина. – И я тебя уже где-то видела.

– Мать твою, Лина, какое в жопу правительство, – сказал А. – Что ты несешь? Ты что, государственный шпион, что ли?

– Поставил кота немедленно, – ледяным голосом сказала Лина. – Лучше делайте, что я говорю. Иначе вам будет плохо, очень плохо. Я работаю с мировым правительством. Я действую от его имени.

И тут А. позвонили. Он разжал руки (кот переполз на его плечо) и медленно-медленно приложил трубку к уху, чтобы не спугнуть кота, который вдруг нервически принялся вылизывать ему голову.

– Алло. Лина? Слава богу. Ты в порядке? Да, мы тоже. Только тут проблема. Мы в заброшенном лодочном домике в лесопарке П. И мы только что встретили еще одну тебя. И она, кажется, сейчас возьмет нас в заложники.

– Не двигайтесь, – сказала вторая Лина. – Иначе вам конец.

– Нам уже давно конец, – cказала я. – Чем ты нас можешь напугать? У нас тут еще одна ты, например, на телефоне.

– Включить видеосвязь? – спросил А. – Сейчас. Вот, включаю.

Лина смотрела на Лину, Лина смотрела на Лину.

– Что за херня? – спросила наша Лина. – Это голограмма?

– Я могу все объяснить, – сказала не наша Лина. – Но вам это не понравится.

– Ты не можешь нас убить, – сказала я. – Не можешь нас выгнать. Тебе придется нам все объяснить.

И села на диванчик, и мне на колени тут же уселся белый толстый котик и завибрировал белым шумом: мрмрмр, мрмрмр.

– Сейчас творожка вам накрошу, – неожиданно спокойно, приветливо захлопотала бабка. – Кушать хочут. Сейчас в «Тропинку» за творожком схожу.

И выскользнула за дверь.

– А вернется с милицией и ко́нями, – неуверенно сказал муж. – И всё, жопа.

Передо мной все время стоит выбор, пусть выбора у меня уже нет, – как тебе об этом рассказать, чтобы это не было похоже на то, на что это похоже ? Там, где я могу до тебя дотянуться, – складываются ли мохнатые белые бабочки на потолке фразой «Коммуникация невозможна»? Поет ли в дощатом уличном туалете черный жесткий сверчок южных штатов, неведомо как попавший в мои придуманные воспоминания о тебе? Потирает ли плоский, как военный самолет-невидимка, мраморный лесной клоп свои суковатые локти, сидя на белой накрахмаленной занавесочке, дырки в которой ты задрапировала бледным сетчатым цветком из самых дешевых нитей несудьбы? Работает ли метафора в качестве чего-то, отменяющего метафору как то, что должно работать, и переподключающего ее к реальности как то, что может эту реальность пересоздать и передать, но не описать и не трактовать? По большому счету все, что мне хочется сделать при помощи текста как метафоры, – это именно передать сообщение ; трактовать и описывать происходящее я не берусь. И любой, кто возьмется, будет лгать. Если ты не можешь подать мне знак прямо сейчас, это значит, настала моя очередь. Меня подпустили к пульту управления. На спинке лесного клопа написано число, похожее на тест для дальтоников, – это твоя дата смерти. Каштаны, которые ты раскладываешь на подоконнике непонятно почему, постепенно группируются по два – через связанные пары как будто бы получится сообщить немного больше; передать, вероятно, саму идею связанности как природный императив? И если ты сейчас все отложишь и подойдешь к окну – первое, что ты услышишь, будет моей попыткой обретения нового голоса в этом вражеском, лишившем меня возможности проявиться мире. Все, что я сообщу тебе этим голосом, – правда. Даже если в ней нет содержания.