Татьяна Замировская - Смерти.net [litres]

Я бы хотела рассказать о том, что было после того, как Лина узнала про еще одну Лину, но мне будет сложно, и я могу путаться в именах. Да, во всем этом не так уж много имен, и мне даже кажется комичным, что единственные два человека, упоминая которых, я использую имена, – это один и тот же человек. (Ты хочешь знать причину? Я тоже хотела бы знать причину. Давай по очереди обменяемся версиями: ты постучишь черной веткой по окну в первый дождь месяца, а я 16 ноября в пять утра выпаду кислотным снегом, на котором птицы, не дождавшись Рождества, напишут все эти версии в виде стихов, – мне не хватило души на полную цитату, не хватило кровавой сети сердца удержать всю память обо всех стихах всех, кто умер.)

С другой стороны, в этой встрече человека с самим собой не было ничего катастрофически сложного для осмысления. Лина-1 (я не думаю, что смогу долго держать такой нумерологический тон, пусть и взяв его интуитивно), увидев Лину-2, не удивилась, но смертельно испугалась. Лина-2, увидев Лину-1, совершенно не испугалась, но выглядела озадаченной – или мы все предпочли считать ее озадаченной, потому что именно она, Лина-2, озадаченно продолжала нам угрожать, пока мы не поставили ее перед фактом: сейчас сюда приедет Лина-1, она работает в Комитете восстания мертвых, и это ее, черт возьми, право знать, что происходит.

– Мы не сделаем тебе ничего плохого, – успокоил А. Лину. – Ты наш друг, и мы вместе с тобой работаем. В наших интересах, чтобы с тобой все было хорошо. Но и уйти мы не уйдем.

– Дубликат не может сделать дубликату ничего плохого, – мрачно сказала Лина. – Якобы. На самом деле может. Например, если притащится к нему домой и откажется уходить. Нет никаких рычагов воздействия.

Вернулась бабка – откуда-то у нее и впрямь оказался творожок: две полные авоськи слегка подмякшего, подтекающего магазинного творожка в бледно-зеленой упаковке: обезжиренный, два процента. Котики постягивались отовсюду, начали ненавистно скрежетать и шатко биться шерстяными хребтами о бабкины натруженные, в сиреневых желваках, ноги. В доме стало еще более уютненько.

– Сейчас, сейчас, – заворковала бабка. – Вот уже принесла творожку вам. Все отдает вам бабушка, все отдает, всю пенсию, все вам, супостатам.

– Почему вы все вместе живете? – спросил А. у Лины. (От Лины постоянно отваливалась цифра: я мысленно попробовала приколотить к ней, как к старой обитой дерматином и проволочными ромбами двери из какого-то мучительного подъезда моих воспоминаний, бойкую алюминиевую двойку, но она все время с мысленным лязгом падала на устланный кошачьей шерстью пол.)

– Ну, во-первых, я не хочу светиться на публике, – сказала Лина. – Боюсь встретить знакомых. Но уже встретила.

– Мы уже после смерти знакомые, – примирительно сказал А. – Такое не считается.

– Во-вторых, – сказала Лина. – Это мои коты.

Котики чавкали творожком в тишине, позвякивая эмалированными мисочками о кафель и камень. Между кафелем и камнем в крошечной метафизической щели неопределимости материала висел наш коллективный вопрос: как эта демоническая бабка нашла в лесопарке магазин «Тропинка», и что это вообще за магазин, и чем в нем на самом деле торгуют.

Но задать мы хотели совсем не тот вопрос, который повис в этом зазоре между нашими восприятиями.

– Все одиннадцать? – беспечно спросил С., самый счастливый и самый несчастный из нас.

– Это один кот, – сказала Лина то, что мы и так все, в принципе, уже знали.

– А бабка вам зачем? – захлестываемая волной сладкого ужаса, спросила я, также подозревая, что знаю ответ.

– Мне она незачем, – кивнула Лина, словно подтверждая мою догадку. – Это их, котов, бабка.

Нейробабка! Кто бы сомневался.

– А я знал! – обрадовался муж.

– Но если кот твой, то почему он… – тут А. замялся, потому что не хотел использовать слово «помнит», он явно боялся дополнительно травмировать отрицающего свою памятную сущность С. – Почему бабка? Или кот – о господи – он помнит и тебя, и бабку, и одиннадцати котиков стало достаточно и для тебя, и для бабки?

– Господи, какой дебилизм, – сказала Лина. – Что вы несете такое! Я дубликат. Бабка – нейробабка. Коты – дубликаты моего кота, двенадцать штук полный комплект. Взяла из приюта. Думала, буду переезжать через пару лет, поэтому решила взять старое животное, обеспечить ему хорошую жизнь. Нашла десятилетнего мейн-куна. Его хозяйка умерла.

Котики продолжали чавкать, бабка умиленно подкладывала в тарелочки остатки творожка, соскребая их с бумажки.

– Угу, – сказала Лина. – Это хозяйка кота. Кот ее помнит. Двенадцати дубликатов – достаточно.

– Почему тогда она не умирает? – очень тихо, почти шепотом (он помнил, что я ненавижу шепот), но так невероятно естественно спросил А., словно он точно знал, что эта Лина в курсе, хотя в курсе была именно та Лина. Но эта Лина и правда откуда-то была в курсе.

– Потому что коты не свидетельствуют , – сказала она. – Нет свидетельства памяти. Нет речи, разговора нет. У них же чистая невербалика. Все, что бабка говорит, – это просто сгустки их звуковой памяти, но не память как вспоминание, как процесс.

– А как она тогда с нами общается, если ее помнят только коты? Она же вроде отвечает, реагирует.

(С. тем временем любовно заграбастал одного из уже покушавших котиков и лег с ним на печку, прижимая зверя к сердцу. Было понятно, что теперь он по котикам, а не по собачкам.)

– Коту десять лет было, – повторила Лина. – Я сама вначале офигела. Но за десять лет кот вобрал в себя ее диалоги со всеми, кто к ней заходил. Вполне нормальный набор фраз. Для любой коммуникативной ситуации что-то да сгодится.

– Но она же нормально общается, – настаивал А. – К месту слова употребляет. На вопросы отвечает. Коты же не понимают ни вопросов, ни ответов. Или они просто как бы контейнер для этого конструктора речи?

– Ну, это такой самоорганизующийся уже текст, – закивала Лина. – Текст как вещь, речь как объект. Речь тянется к самоупорядочиванию, это ее свойство. Короче, да, конструктор.

Может быть, поэтому С. так четко чуял котов – все они были наполнены этим текстом, который вещь?

Я посмотрела на бабку с благоговением. Иллюзия сознания и имитация сознания и речи (пусть бабка и была немножечко малахольная, с легким Альцгеймером), созданные памятью существ, лишенных человеческой модели сознания и человеческой речи! Нейробабка оказалась феноменологическим чудом, а не демоном, однажды всосавшимся мне в палец.

Вторая Лина (точнее, первая, изначальная) примчалась быстро. Она несколько часов разгоняла толпу алчущих старушек, отказывающуюся расходиться и требующую явления кумира, – а после долго объяснялась с Комитетом, пытаясь убедить условное начальство в постфактум (постмортем) необходимости присутствия С. на конференции. Ни С., ни А. после этого она не желала видеть больше никогда, но, позвонив А., чтобы уведомить его о своем взвешенном решении, обнаружила на экране телефона себя саму и примчалась не столько чтобы разобраться, сколько, как мы потом поняли, наконец-то осуществить самодопрос, о котором она давно уже мечтала.