Герхард Бранстнер - Со звездой на ниточке [ЛП]

Подойдя, они увидели, что компания под деревом была одета довольно просто, но опрятно; фигуры не валялись поодиночке, как побродяжки, а собрались в группу, к которой скорее подходило слово «идиллическая».

— Прелестная картина, — сказал Этто.

— Как нарисованные, — подтвердил Аз, — только вот картины не болтают языком на несколько голосов разом.

— Ты упускаешь из вида благозвучность, — сказал Этто, — они говорят, как если бы пели: разные голоса образуют гармоничный хор.

— Если все говорят одновременно, то сдается, им сказать особо нечего, — решил Аз, — по крайней мере, нечего сказать важного.

— Тем не менее, звучит красиво, — не сдавался Этто, — и, возможно, как раз в этом смысл их речи.

Хотя Этто с Азом уже стояли под деревом, и, стало быть, посреди румяной компании, последним оба пришельца были совершенно безразличны. Этто прислонился к стволу дерева, оперся подбородком на руку и задумался над сутью увиденного; зато Аз поставил свой рюкзак, сел на него и попытался уловить смысл в многоголосой болтовне румяных людей. Однако, как бы он ни старался, ничего не выходило, так что он утомился и под конец задремал. И, некоторое время продремав и снова очнувшись, он обнаружил, что румяная компания спит.

— По всему судя, они подходят к жизни без затей, — сказал Аз шефу, который все так и стоял, прислонясь к дереву и подперев рукой подбородок, — и, если я не ошибаюсь, от этого только выигрывают.

— На вид так и есть, — подтвердил Этто, — но для уверенности нам нужно услышать больше подробностей.

— С этим есть сложности, — отозвался Аз. — Если они продолжают говорить одновременно, я не различаю ни одной связной фразы; не помогают ни правое, ни левое ухо.

— Быть может, они проснутся не все сразу, — предположил Этто, — тогда мы могли бы поговорить наедине с тем, кто проснется первым.

— Это значило бы положиться на случайность, — решил Аз, — а она довольно непредсказуема, по крайней мере, в нашем случае. Поэтому нам следует сделать случайность слегка более предсказуемой.

И Аз пихнул ногой в бок ближайшего к нему из лежащих. Потревоженный приподнялся и потер глаза.

— Надеюсь, ты выспался, — сказал Аз.

Человек еще потер глаза, огляделся и, обнаружив, что его спутники все еще спят, решил снова залечь.

— Вот уж нет! — воскликнул Аз. — У нас к тебе есть кое-какие вопросы и, как велит вежливость, ты на них ответишь.

— Вы не из здешних мест? — догадался румяный.

— Верно, — согласился Аз, — и мы бы очень хотели познакомиться с вашей страной. Не мог бы ты помочь нам?

— Как именно?

— Как проводник.

— Куда?

— Туда, где вы обитаете, где жизнь проводите.

— Так вы уже там.

— Как, — воскликнул изумленный Аз, — мы уже там? Но я ничего не вижу — ни домов, ни городов, ни заводов!

— Это все у нас как-то уже было, — сказал румяный, — но как только мы поняли, что без всего этого жить будет лучше, мы покончили со всякой чушью и теперь живем так, как ты сейчас видишь.

— Это упрощает дело, — сказал Аз, — потому что в таком случае мы на месте и не нужно бить ноги, но тогда спрашивается, что это за жизнь.

— Именно такая, какую вы видите, — сказал человек. — Как и человечества на других звездах, мы прошли через разные формы общественного развития и нашли, что все эти формы в одном схожи. А именно в том, что естественные потребности человека все больше и больше исчезают, и с помощью производства их место занимают потребности искусственные. И чем быстрее производство увеличивается, тем больше надуманных потребностей оно создает. Но поскольку само по себе производство ничем не ограничено, то эти потребности оно увеличивает тоже неограниченно, и мы делаемся зависимыми от них: теперь не люди, а сами потребности определяют, что нужно людям. Чтобы вырваться из этого порочного круга и снова обрести себя, мы предприняли радикальные меры и остановили производство раз и навсегда. Осталось всего несколько автоматов, которые изготавливают нам ткани для одежды. Как видите, для того, чтобы прилично одеться, вполне достаточно обернуть вокруг себя такую ткань, причем каждый может обернуться на свой вкус.

— И впрямь этого достаточно, — сказал, присоединяясь к беседе, Этто, — и вдобавок выглядит очень живописно. Но люди нуждаются не в одной одежде, они еще должны кушать и где-то жить.

— У нас погожий климат, и мы живем среди природы, — объяснил румяный, — природа же нам дает и пропитание; она обильна фруктами, и мясо нам в руки прямо-таки бежит — так много здесь животных.

— Все это может быть, — сказал Этто, — но что вы делаете долгими днями, если не работаете? Должен же человек чем-то заниматься.

— Мы занимаемся самими собой, — сообщил румяный. — Самый интересный предмет для человека — это сам человек.

— Даже если он бездельник?

— Занимаясь самими собой, мы тем самым уже не бездельничаем; и оттого, что мы больше не работаем, у нас наконец-то есть время заняться самими собой.

— Логично, — сказал тогда Аз, — меня это убедило.

— Тавтологии всегда логичны, — возразил Этто, — но от этого они не перестают быть тавтологиями.

Аз почесал за ухом.

— Что тут сделаешь? С логикой трудно поспорить, даже если она тавтологическая.

— Наша прежняя жизнь, — снова вмешался румяный, — вот где была действительно тавтология, так уж тавтология. Мы постоянно поспешали с нашими потребностями за производством, и тем самым постоянно его подталкивали. Увеличение производства приводило к увеличению потребностей, а увеличенные потребности требовали увеличения производства. Мы бы себя до смерти загнали, если бы не положили этому конец.

— Если все так и обстояло, — признал Этто, — то получалась реальная тавтология. Только, когда вы от нее сбежали, вас увело в обратную крайность: чтобы не уработаться, оставшись людьми, вы вернулись к состоянию животных.

— И даже если бы мы жили, как животные, — заявил румяный человек, — в отличие от них мы все равно бы осознавали эту жизнь и, следовательно, наслаждались ею. Животная жизнь — это непорочная, первозданная, нестесненная и, следовательно, свободная жизнь; однако у животных ничего из этого нет, потому что они лишены сознательности. Желание быть свободным, как птица, дано только человеку, и только он может осознанно наслаждаться этой свободой, коли ее получит. А если он счастлив и доволен, то кто вправе упрекнуть его или хотя бы посмотреть на него презрительно и свысока?

— Никто, — решительно воскликнул Аз, — никто не вправе! И меньше всего — тот, кто бездумно бежит вдогонку за порочным колесом производственных циклов. Мне точно бы понравилась такая жизнь, как у вас; и если бы ничто мне не препятствовало, — Аз бросил искоса взгляд на Этто, — я хотел бы провести остаток своих дней на этой звезде.