Карин Тидбек - Аматка [ЛП]

— Вы не понимаете, что делаете.

— Я пытаюсь помочь. Найти истину. Повернуть жизнь к лучшему. Там, внизу, есть…

Нина подняла руку.

— Нет. Чего вы не понимаете, так это того, что достаточно всего ничего, — она свела большой палец с указательным, — чтобы уничтожить всех нас. А если что-то уже началось, значит, вы только ухудшаете ситуацию.

— Но ты-то откуда знаешь? Откуда знать любому из нас? Откуда нам знать, плохо ли это? Может, все как раз наоборот. Лучше. Нина, что угодно лучше, чем это.

Нина так посмотрела на нее, что Ваня отпрянула.

— Нет. «Что угодно» не лучше, чем это. Я видела колонию Берольс’ Анны. Я знаю, что происходит.

Ваня остолбенела:

— Как? Когда?

— Нет. Нет, хватит об этом. — Нина подняла обе руки. — Просто… давай оставим это в покое.

Она поднялась из-за стола и отправилась наверх. Ваня услышала, как хлопнула дверь, потом другая.

Ваня долго стояла снаружи за Нининой дверью и прислушивалась. Она потихоньку набралась довольно смелости, чтобы постучать. Нет ответа. Она постучала снова.

Наконец Нина открыла дверь.

— Что?

В голове у Вани вдруг стало пусто.

— Я просто думала… я не знаю… мне так жаль. — Ей не приходило на ум других слов.

Нина вдохнула через нос. Она медленно выговаривала слова бесцветным голосом:

— Прямо сейчас ты мне ничем не можешь помочь. Я хочу побыть одна. Тебе лучше уйти. — Она снова закрыла дверь.

Ваня с мгновение помедлила, глядя в дверь. Конечно. Она ничем не могла помочь. Нина с Иваром были так близки, словно брат с сестрой, и так долго. Их соединяло намного большее и глубокое, чем то, что произошло между Ваней и Ниной. Что бы Ваня ни сделала, чтобы утешить Нину, все стало бы неуклюжим и бестолковым. По крайней мере, сегодня. Она повернулась и спустилась вниз. Может, Нина захочет быть с ней, когда она вернется. А может, и нет. Она будет долго горевать.

Развлекательный центр наполнился рано. Вместо обычных игр и соревнований, как сообщало толпе объявление у входа, в программе стояли песни и стихи. Ужин будет сопровождаться чтением знаменитого стихотворения поэтессы Ивнас’ Ёйдис «Первопроходцы». После этого совместное пение. А потом еще чтения — отрывки из серии Берольс’ Анны «Теплицы» и какие-то другие стихи, которых Ваня не знала. Что примечательно, стихи Анны все еще не запрещались, при всем том, чем она занималась. Возможно, мощь ее реалистической поэзии была настолько сильна, что перевешивала более поздние поступки. И, в любом случае, официально она никаких более поздних поступков не совершала. Она всего-навсего погибла в огне.

Ваня зарегистрировалась на входе, повесила анорак на вешалку у дверей и огляделась в поисках места. Столы у стен были почти заполнены. Дети, которым не сиделось на месте, гонялись друг за другом у эстрады в дальнем конце зала — так разрезвиться им разрешали только по седьмодням. Ваня нашла свободное место в конце стола и поприветствовала остальных, которые кивнули, улыбнулись и вернулись к своим разговорам. Негромкий шум их разговоров окутал Ваню.

Спустя какое-то время из кухни появились повара, под восторженные аплодисменты выносящие огромные кастрюли. Ваня захлопала в ладоши вместе со всеми. Кто-то поставил перед ней миску. Зал заполнился стуком и звяканьем столовых приборов и мисок. Через некоторое время Ваня почувствовала, что кто-то осторожно подвинул ее и сел сам на ее место на краю стола. Это был Евген. Он что-то сказал.

Ваня моргнула.

— Что вы сказали?

— Я сказал «здравствуйте». — Его лицо выглядело болезненно-желтоватым.

— Здравствуйте.

— Вы так смотритесь, как я себя чувствую.

— Ивар покончил с собой, — сказала Ваня.

Брови Евгена поползли вверх, но затем он просто кивнул.

— Он что, боялся, что ему сделают операцию?

— Как вы узнали?

Тот слабо улыбнулся.

— Предположил. Это был бы не первый случай.

Некоторое время они молча ели наспех потушенные и пересоленные шляпки блестящих грибов. Люди дальше за столом принялись выпивать и заговорили громче.

— Я не могу перестать об этом думать, — пробормотал рядом с ней Евген.

— О чем «об этом»? — Ваня сунула в рот полную ложку грибов и сосредоточилась на жевании. Грибы были кожистые и по мере разжевывания, казалось, разбухали во рту.

— Я не могу перестать думать: что, если дверь вела куда-то еще, и мы уже не в настоящей Аматке? — Он разрубил очередной мухомор вилкой. — Я знаю, что это бессмысленно, что этого не может быть. Я не говорю, что хочу, чтобы это так и было. Я просто не могу перестать об этом думать. — Он сжал переносицу пальцами. — Потому что эта фальшивая Аматка может оказаться даже хуже моей собственной.

Ваня глянула на переполненный зал.

— Вам, наверное, не стоило бы здесь говорить такого.

— Если мы в фальшивой Аматке, может, правила уже и не работают, — хихикнул Евген.

Кто-то из соседей бросил на них взгляд. Ваня выдавила гулкий смешок и ткнула Евгена в ребра локтем.

— Вы просто невыносимы!

— А то как же! — захохотал в ответ Евген.

Их сосед снова отвернулся к своей компании. Стук со стороны эстрады заставил их замолчать. Пришло время первых чтений за вечер.

Когда они спели «Песню первопроходцев», ведущий-затейник вызвал на сцену детей.

— А теперь время повеселиться для детишек! — закричал он. — Мы споем «Песенку-пометку»!

Они спели «Песенку-пометку» на несколько кругов. Дети по очереди указывали на разные предметы в комнате, и все смеялись, когда требовалась смекалка, чтобы подогнать слова к размеру песенки. После шести туров настало время для «Песни фермера», а после нее — «Когда я вырасту». Еще была викторина. Граждан, правильно ответивших на вопросы о количестве домов в колонии и количестве жителей и улиц, награждали дополнительными кредитами. Еще больше кредитов заработали их товарищи, которые смогли назвать все типы зданий, их функции, а также число и названия грибов, выращиваемых в камерах. Затем все снова спели «Песню-пометку».

Жесты ведущего на эстраде становились все более размашистыми и неистовыми, пока, наконец, он не уступил свое место для поэтических чтений. Пока чтец медленно декламировал нараспев «Улицы», ведущий уселся в углу у гардеробной. С его лица исчезла радостная улыбка, он выглядел вспотевшим и возбужденным. Массовик-затейник где-то нашел бутылку спиртного и хлебал прямо из нее. Когда он заметил, что Ваня глядит на него, он скривился и помахал ей рукой. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что это должно было означать улыбку. Она помахала в ответ.

Улла сидела в кухне и обувалась. Она подняла глаза на Ваню с легкой усмешкой.