Карин Тидбек - Аматка [ЛП]

— Куда-нибудь идете? — спросила та.

— Так, на вечернюю прогулку, — ответила Улла. — Вы заметили трубы? Похоже, больше никто не обратил внимания.

Ваня помолчала.

— Я как-то забыла про них. Ивар, и все это…

— Конечно.

— Улла, что происходит?

Улла закончила шнуровать свои ботинки.

— А вы как думаете?

— Я думаю — вам точно известно, что происходит, — сказала Ваня.

Улла поднялась. Она почему-то казалась моложе, бодрее.

— Вам хочется свободы, — проговорила она. — Верно?

— Хочется, — прошептала Ваня.

— Вот и мне хочется, — ответила Улла. — Ложитесь спать.

Нина заснула в постели Ивара, уткнувшись лицом в его подушку. На ней был один из его свитеров. Ваня отправилась в собственную комнату, несколько последних дней она заходила в нее разве что поспать или взять свежую одежду. Она обошла комнату, трогая мебель и предметы. Затем она не раздеваясь свернулась калачиком на кровати.

Стихший грохот трескающегося льда словно оставил после себя в воздухе некое гудение — почти неслышное, скорее ощущение, чем звук. Нина все еще лежала в постели Ивара. Когда Ваня присела на край кровати, Нина отвернулась лицом к стене и натянула одеяло на голову. Ваня спустилась на кухню. Там было зябко, как-то просторнее и пустыннее, чем раньше. Ваня сварила кофе и кашу — чересчур много каши, ведь Ивару она уже не требовалась. Ваня наполнила две миски, а остальное оставила остывать на кухонной стойке.

Нина не отреагировала, когда Ваня поставила на ее стол миску и чашку с кофе. Ваня съела свою кашу на кухне, помыла посуду и села обратно за стол. Стояла плотная тишина, не считая того низкого гула, в который никак не удавалось толком вслушаться. В конце концов пришло время убрать остатки еды в холодильник и идти на работу.

В середине утра явилась уборщица с ведром и стопкой хорошей бумаги. Она коротко поздоровалась с Ваней и без приглашения зашла за стойку. Здесь она вынула из ведра кисть и мазнула по стене, потом бросила кисть обратно в ведро, полистала бумажки и пришлепнула одну из них в середину липкого месива на стене. Она проследовала вокруг стойки регистрации к лицевой ее стороне, повторила процедуру и вышла, не сказав больше ни слова.

ЭТА ПАМЯТКА ОПИСЫВАЕТ:

МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ОФИС — РЕГИСТРАЦИЯ И АРХИВ

Отдел регистрации занимает общую площадь 34 квадратных метра. Помещение оборудовано одной (1) стойкой регистрации с ящиками, двумя (2) письменными столами, шестью (6) полками для хранения и тремя (3) офисными стульями. На полках для хранения находятся различные канцелярские принадлежности (см. отдельный список содержимого), две (2) пишущие машинки, одна (1) копировальная машина, а также руководства, журналы учета и т. д. (см. отдельный список содержимого). Лестница в архив отдела регистрации оборудована дверями с обоих концов и имеет восемнадцать (18) ступенек стандартной высоты. Архив содержит двадцать (20) шкафов для документов с ящиками для хранения архивных материалов (см. отдельный список содержимого). Одна (1) дверь безопасности из архива ведет в Защищенный архив (см. отдельный список содержимого).

Бумагу, чтобы напечатать новый текст поверх, обесцвечивали впопыхах. Ваня различала кое-где бледные остатки слов, заполнявших раньше страницу: «любимая», «ожидая», «моей». Любовная поэзия. Ваня обошла стойку, чтобы рассмотреть другую памятку. Между новыми буквами смутно просматривалась часть строфы из детского стишка. Это были страницы из конфискованных библиотечных книг. Очевидно, вот для чего — в том числе — комитету понадобилась вся хорошая бумага: для описей.

С лестницы, ведущей в офисы, послышались бойкие приближающиеся шаги. Из-за угла выскочила курьерша в сером комбинезоне с туго заплетенными косами, остановилась перед Ваней и призвала к вниманию.

— Доброе утро! — выпалила она. — Я пришла, чтобы объявить, что комитет ввел дополнительные вечера отдыха! Каждый третьедень в восемнадцать часов все горожане будут посещать свои центры досуга, чтобы принять участие в увлекательных играх, викторинах и групповых беседах! Ура коммуне Аматки!

— Ура! — ответила Ваня.

Курьерша повернулась на каблуках и промаршировала на улицы колонии. Вслед за ней по коридору к выходу повалил рой энергичных мальчиков и девочек в одинаковых комбинезонах.

Ваня пощупала памятку на стене. Эти дети, вероятно, понятия не имели, с чего внезапно объявились два развлекательных вечера в неделю. Но в комитете какое-то время уже должны были знать.

Когда Ваня пошла взглянуть, что с Ниной, та сидела в постели. Тарелка с овсянкой была все еще полна, но чашка кофе — выпита. Когда Нина заговаривала, ее голос звучал ясно, но монотонно, ее глаза устремлялись куда-то вдаль. Приходил кто-то из клиники, чтобы выяснить, почему Нина не вышла на работу; ей дали недельный отпуск по личным обстоятельствам.

— Мне надо сходить увидеть Ивара, — сказала она. — Они оставляют тела до переработки только на сорок восемь часов. — Ее глаза впервые остановились на Ване. — Ты не сходишь со мной? Прямо сейчас?

— Конечно. — Ваня подобрала свитер и брюки, которые Нина скинула на пол не то ночью, не то днем. — Рубашка, брюки. Сначала тебе нужно чего-нибудь поесть.

Нина оделась, последовала за Ваней на кухню и механически поела разогретой каши, которую поставила перед ней Ваня. Справившись с половиной тарелки, она поднялась на ноги.

— Идем. — Она надела куртку не застегивая и большими шагами вышла на улицу.

Ивар лежал на каталке. Его завернули в белый саван, оставив открытой только голову. Нина села на табурет рядом с каталкой и стала просто смотреть на него. Ваня осталась в дверях. Бритта однажды сказала ей, что в мертвых людях нет ничего страшного: они просто выглядели так, словно спали. Когда Ваня вытащила Ивара из воды, она еще могла сказать, что это был Ивар, но он не выглядел так, словно спал. Он выглядел так, словно умер. Ивар без Ивара внутри. Вещь на каталке была даже не Иваром, а просто предметом, немного на него похожим.

Нина судорожно вздохнула и погладила труп по щеке.

— Что я скажу девочкам, Ивар? Что я должна им сказать?

Когда в следующий седьмодень станут выкликать имена недавно умерших, имени Ивара среди них не будет. Никто не посвятит ему минуты молчания. Лишение жизни, своей или чужой, было самым предательским поступком из всех; каждая потерянная жизнь ставит под угрозу выживание колонии. Убийцы больше не были гражданами. Ивара отправят на переработку, а потом он исчезнет, его сотрут.

— Скажи им, что произошло, — сказала от дверей Ваня. — Они заслуживают права знать.