Карин Тидбек - Аматка [ЛП]

Когда Ваня пришла с работы, то нашла на кухне Нину с двумя администраторами. Один из них вывел Нину прочь; другой попросил Ваню сесть. У администраторов был нервный и немного отстраненный вид. Они задали лишь несколько вопросов: когда Уллу видели в последний раз, была ли Ваня в комнате Уллы (однажды), заметила ли она этот ящик в тот раз (нет), известно ли ей, не придерживалась ли Улла подрывных мнений (нет), не считала ли она, что Улла впала в старческое слабоумие (да, может быть). Вскоре они собрались уходить, оставив недвусмысленное обещание вернуться.

— Где следующий? — спросил один из них второго, когда за ними закрылась парадная дверь.

Ваня отправилась наверх. Дверь в жилище Уллы оставалась опечатанной. А потом настало время центра досуга.

Когда подали ужин — просто кашу из грибов с бобами — и люди занялись едой, на сцену поднялась член комитета Йолас’ Грета. Твердым голосом, с оттенками сдерживаемого гнева, она рассказала о том, что случилось с библиотекой.

— Задержан гражданин. Это библиотекарь. Мы добились признания. — Грета остановилась и посмотрела на своих слушателей.

Ваня затаила дыхание. Что он им сказал? Он упоминал ее имя? Разве тогда они уже не арестовали бы ее?

— На допросе, — продолжила Грета, — он признался, что специально устроил поджог. Еще он признал, что намеревался подорвать общину, уничтожив всю нашу хорошую бумагу.

Грета снова остановилась и взглянула вниз, на собственные руки. Подняв опять голову, она по очереди задержала взгляд на каждом из граждан.

— Мы знаем, что подобный поступок, такой образ мышления не мог бы… вызреть… если бы в группе в целом не было бы с чем-то неладно. В здоровой коммуне каждый член защищает группу. В здоровой коммуне библиотекарь не сжигает библиотеку.

Грета задумчиво улыбнулась.

— Этот человек был одинок. Ему не с кем было поговорить, некому довериться. Одиночество опасно. Молчание опасно. Из-за одиночества и тишины легкое чувство недовольства может перерасти в болезнь. Если бы только ему было с кем поговорить. Если бы только он чувствовал себя частью этого сообщества, если бы он чувствовал ответственность перед сообществом.

Она покачала головой.

— Если подойти с этой стороны, все мы виноваты в случившемся. Нам никак нельзя давать нашим товарищам чувствовать одиночество.

Кто-то начал хлопать. Аплодисменты громом разнеслись по залу. Грета успокаивающе подняла руки и держала, пока толпа не успокоилась.

— Сегодня вечером мы начнем лечить болезнь одиночества. Мы собираемся поговорить о нашей боли, наших мыслях и благодаря этому стать ближе друг к другу. Никто не станет сердиться на вас. Никто вас не накажет. Товарищи встретят вас сочувствием. Не бойтесь! Подходите! — Грета сделала шаг в сторону и поманила рукой.

Словно как по команде на эстраду поднялась молодая женщина. Она говорила о том, что недоброжелательно думала о соседях по дому, но на самом деле это было оттого, что она чувствовала себя ниже их. Толпа ей аплодировала. Она сошла с помоста, по ее лицу текли слезы. Ее встретили соседи по дому, которые обняли и поцеловали ее.

После этого люди начали чуть ли не бросаться на эстраду. Горожане поднимались один за другим, голося принародно о своем одиночестве, о своих нелояльных мыслях, о мелком воровстве канцелярских принадлежностей, о своих недобрых поступках по отношению к товарищам. Им аплодировали — одному за другим, и друзья их обнимали. Атмосфера накалилась. Сцены не хватало. Некоторые вставали на скамейки и столы, чтобы обратиться к тем, кто ближе. Ваня и Нина по-прежнему сидели, Нина смотрела в пространство, ее рука пряталась в уголке тепла и спокойствия в кружащемся хаосе — в Ваниной руке. Истерия перекинулась на их стол. Их соседи вставали, чтобы поведать всем о сомнениях, мелочности, одиночестве. Они плакали, освобождаясь от своих мелких проступков. В конце концов наступила минутная тишина. Остальные повернулись к Ване и Нине.

— Скажите что-нибудь, — потребовал мужчина рядом с ними.

Его лицо перепачкали соленые потеки — он признавался в том, что однажды смазал дочь по лицу за то, что была слишком шумной в шестодень.

У Вани онемели руки и ноги. Рядом с ней вздрогнула Нина, как будто только теперь поняв, где она. Молчание затянулось.

Мужчина со следами слез на щеках взял Ваню за свободную руку и погладил ее.

— Вы можете все рассказать нам.

Отвращение от его липкого прикосновения к коже заставило Ваню перейти черту, о которой она не догадывалась.

— Мне не в чем каяться, — громко заявила она. — Я не собираюсь просить прощения.

Окружающие, разинув рты, уставились на нее. Ваня вырвалась из мужской хватки. Она неуклюже шагнула назад через скамью. Нина все еще держала ее за другую руку и смотрела на Ваню с ужасом.

— Я не сделала ничего дурного, — сказала ей Ваня. — Ничего.

Нина не пыталась удержать ее. Ваня протиснулась в сырую ночь сквозь исступленную толпу.

— Подожди!

Это выбежала Нина, позади нее хлопнули двери развлекательного центра. Они были одни на улице, из зала на них накатывался шум. Нина подняла руки и снова опустила — она подошла так близко, что положила руку на Ванино плечо.

— Куда ты идешь?

Ваня посмотрела на руку на свое плече, провела взглядом по ней до Нининого плеча, и перевела дальше — на лицо. Нина осунулась, исхудала. Уверенной надежности, подле которой сворачивалась клубочком Ваня, больше не стало.

— Я иду домой, — ответила она.

Глаза Нины наполнились слезами. Ее подбородок задрожал.

— Нет, не идешь. Ты дрянная лгунья.

— Я не собираюсь там сидеть и всем рассказывать, какая я неправильная. Мне всю жизнь приходилось, а теперь надоело. — По крайней мере отчасти это было правдой.

— Послушай, Ваня, все делают ошибки. Вот зачем сейчас это все — не для того, чтобы пальцами показывать, а для того, чтобы признать, что все мы иногда делаем ошибки, чтобы не чувствовать себя в одиночестве…

— Иногда! Как замечательно, когда ты ошибаешься только изредка, правда? Большая, сильная, здоровая, двое детей, спасаешь жизни каждый день, и только изредка дела идут немножечко наперекосяк. Должно быть, приятно — пойти тогда и чуточку славненько покаяться, чтобы можно было пойти домой и радоваться, какая ты хорошая девочка.

Нина зажала рот ладонью. Она отступила на пару шагов и нахмурилась. Ваня поняла, что, видимо, перешла на крик. Какая разница?

Ваня стукнула себя в грудь.

— Но как же я? Я только и делаю, что ошибаюсь. Мне что, идти внутрь и плакаться? — Ваня помотала головой. — Заходи туда и кайся вслух, если тебе станет легче. С меня хватит.

Нина надолго притихла.

— Я понимаю, — сказала она слабым голосом. — Так. Ты собираешься домой?