Лара Вагнер - Бывшая Москва

– Давай я тебя домой провожу, – предложил Ян.

– Боюсь туда идти. Что я вечером скажу родителям?

– Ты ни в чем ведь не виновата. Что ты могла сделать?

– Знаю, но от этого не легче.

– Ну, пошли тогда ко мне, здесь близко.

Хотя Маша пребывала в ступоре, тем не менее, возмутилась.

– К неизвестному мужчине? Знаешь, как за это женщин осуждают? Комитет по защите нравственности все время борется со всякими уродливыми антиморальными явлениями.

– А как комитет по нравственности догадается, что ты была у меня в гостях?

– Не знаю… может, соседи сообщат.

– Они сейчас на работе. Да и плевать всем, кто к кому и зачем приходит. Пошли, хоть успокоишься. Не трону я тебя, не бойся.

– А я и не боюсь.

Его дом был в десяти минутах ходьбы. Такая же обшарпанная пятиэтажка, что и та, возле которой они недавно нашли приют.

Поднялись на четвертый этаж, и Ян повернул ключ в двери.

Тесная прихожая, две комнаты, мебели совсем немного.

– Эта комната матери, а та, что поменьше – моя. Проходи, плащ снимай, на диван садись. Сейчас чайник вскипячу.

Грязно-бежевые стены, щелястый деревянный пол… На противоположной от дивана стене в комнате Яна висела фотография странного пожилого человека с взъерошенными волосами и высунутым языком.

– Кто это?

– Так, один старинный ученый.

– Я уж думала, неужели какой-нибудь родственник…

– У меня родственников, кроме матери, нет. Он перехватил взгляд, который она бросила на заставленную книжками полку.

– Ты умеешь читать?

– Я училась в школе, – обиженно сообщила Маша.

– Не обижайся, в твоем поколении хватает неграмотных.

– Почему это «в твоем поколении»? Ты ведь ненамного старше… Сколько тебе?

– Двадцать два. Но мне повезло, учителя хорошие были.

– У меня тоже, в общем, неплохие. Мы даже геометрию начали проходить.

– Да, на самом деле круто.

– Что в этом смешного?

– Ничего, – Ян загасил улыбку. – Хочешь взять что-нибудь почитать?

– Нет!!!

– Чего ты дрожишь? Они все из разрешенного списка.

– Все равно не надо. Брата из-за книг и посадили. Нет-нет, спасибо.

– Ладно.

Они просидели в комнате Яна долго. Пили чай с солеными сухариками, рассказывали друг другу о своей работе (Ян уже несколько лет работал в цеху, где собирали паровые автомобили для среднего и мелкого начальства), иногда просто молчали, перебирая что-то в памяти. Было, в общем, нормально, уютно и спокойно, и временами Маша словно забывала, почему она здесь оказалась.

Когда небо за окном затянулось вечерними тучами, стало понятно: Маше давно пора домой, где придется объяснять родителям, что произошло сегодня в метро. Она пыталась отогнать от себя эту кошмарную мысль, но с каждой минутой получалось все хуже и хуже. Ян уловил ее беспокойство.

– Если так уж боишься домой идти, оставайся тут. Мать ничего не скажет. А завтра что-нибудь придумаем.

Он поставил на стул чашку и случайно, а может и не случайно задел Машину руку.

– Нет, пойду я.

Маша встала с дивана, накинула плащ, который висел на спинке стула. Ян все-таки предложит проводить или останется?

Конвейер двигался с пронзительным скрипом, от которого закладывало уши. Время от времени ленту заедало, и тогда подходил ремонтник. Громко чертыхаясь, орудовал своими незатейливыми инструментами. Если ремонт затягивался, наступал самый приятный момент в течение всего рабочего дня, вернее, рабочих суток.

Вот и сейчас работницы расположились в углу цеха на груде старых картонных коробок и устроили перерыв. Можно было заморить червячка прихваченными из дома сухарями, поболтать с приятельницами, просто отдохнуть. В основном здесь были молодые девушки, но попадались и уже взрослые женщины – вечно усталые, с увядшими лицами и единственной мечтой избавиться от преследовавшего их столько лет шума конвейера. Маша закрыла глаза и задремала. Поскорее бы закончилась смена!.. Хотя идти домой тоже не особенно хотелось: за последнее время обстановка в осиротевшей семье стала невыносимой.

Нет, скандалов и криков, как у некоторых соседей, не было. Наоборот, стояла бесконечная тишина. Когда Маша в день гибели Сергея вошла в квартиру, родители уже все знали. Им на редкость оперативно сообщили о происшествии в метро: несчастный случай. Тело, по которому проехался поезд, семье не выдали. Кремация состоялась в одном из санитарных пунктов, согласно принятым нормам и правилам. Ножевая рана даже не упоминалась – когда в деле были замешаны странники, молчание считалось нормой, приходилось смириться. Следы насилия просто не фиксировались. Скворцовым выписали справку о смерти члена семьи и оставили эту самую семью в покое. Никаких разбирательств и последствий.

Если раньше молчала только мать, то теперь замолчал и отец. Прошло уже десять дней, а он все так же молча уходил на работу и вечером появлялся в квартире без единого слова.

Мать перестала наводить порядок в комнатах и высказывать Маше замечания насчет не убранной обуви или оставленной на столе тарелки. Равнодушно смотрела сквозь дочь на покрытые бледно-желтыми обоями стены, потертую мебель, унылый городской пейзаж за окном. Перестала расчесывать свои густые каштановые волосы и «держать спину», ходила теперь, сутулясь.

Маша предпочла бы длинные нотации и придирки. Она специально «забывала» убирать на место свои вещи. Или хваталась за уборку, подметала полы, протирала окна, готовила еду на жестяной печке, стараясь производить как можно больше шума. Однако все было бесполезно. На нее просто не обращали внимания. Сколько еще так будет продолжаться? Думать об этом не хотелось. Маша встряхнула головой, отгоняя от себя дремоту и мрачные мысли.

Конвейер ожил, перерыв закончился, и снова поползли нескончаемые пластиковые заготовки, которые надо было вынимать из картонных форм, слегка сглаживать грубые дефекты на поверхности напильником и снова опускать на ленту. Сегодня это были глубокие миски неопределенно-бурого цвета, обычного для изделий из переработанного пластика. Иногда на поверхности проступали следы не до конца растворившейся крышечки, фрагмент детской игрушки… В Городе постоянно не хватало обычных бытовых вещей. В отличие от Скворцовых, у которых сохранились изрядные запасы от старших поколений семьи, многие использовали картонную посуду и стремились разжиться хотя бы пластиковой. Поэтому время от времени важные государственные заказы на канцелярские принадлежности, секции для перегородок, пластиковую плитку и тому подобное чередовались с такими вот простыми заказами.

Несколько ламп, кое-как освещавших середину цеха, одновременно моргнули и потухли, конвейер, по-особенному противно скрипнув, снова остановился. Наступила почти полная темнота, потому что свет из узких окон был совсем слабым.