Лара Вагнер - Бывшая Москва

После завтрака мать почти насильно выставила Машу на улицу.

– Иди погуляй, целый день сидишь в четырех стенах, то в цеху своем, то в квартире. Воздух сейчас нормальный, с утра ветер выл, значит, всякой гадости поменьше стало.

Маша медлила, ей казалось, что хоть мать и переменилась так неожиданно, это может оказаться притворством, а дальше, оставшись одна…

– Не бойся! Я вчерашнее уже никогда не повторю. Вчера, когда ты мне руки перевязывала, поняла, что жизнь не закончилась. У меня есть ты и Антон. Почему-то раньше об этом забывала. Заглянула за край и… нет, не стоит туда спешить.

Она осторожно погладила Машу по щеке.

– Если вдруг на меня опять накатит, просто напомни этот день, ладно? А сейчас иди, отдыхай и не беспокойся ни о чем.

Возле подъезда Маша сразу заметила знакомую фигуру на дворовой скамейке. Ян со скучающим видом рассматривал окна противоположного дома. Заметив Машу, улыбнулся и сказал так, будто они расстались только накануне и договорились встретиться сегодня:

– Привет. А я уже полчаса тут торчу.

– Как ты узнал, где я живу?

– Я ведь тебя провожал тогда, забыла?

– Да, точно.

– Сходим куда-нибудь?

– Куда? Если только в парк…

– Как хочешь, мне без разницы. Раньше не мог приехать, все время на работе торчал. Вкалывали почти без перерыва.

Они немного посидели в парке на любимой Машиной скамейке. Маша совершенно неожиданно для себя рассказала Яну, что стряслось у них дома вчера.

– Да, вовремя ты вернулась. Родители, они тоже иногда не выдерживают. Но ты особенно не переживай, бывает хуже. Может, ко мне поедем?

– Ну, давай, а то прохладно что-то стало.

Из-за вновь поднявшегося ветра действительно похолодало, и Маша в своем легком плаще продрогла. Зато воздух казался относительно свежим.

Они доехали до нужной станции, быстро миновали печально памятную платформу и вышли наружу.

– Твоя семья все время жила в Околотюремном секторе? – спросила Маша.

– Нет, когда-то жили в центре, потом перебрались сюда, уже давно. Ты не думай, здесь не слишком опасно, всё в основном слухи. Не опасней, чем в других секторах. Зато как-то посвободней, хоть и тюрьма рядом. Такой вот парадокс…

– Пара… чего?

– Как бы тебе объяснить? Противоречие, вот. Это, надеюсь, понятно?

– Правильно надеешься.

– Маш, хочу тебя спросить… ты с кем-нибудь встречаешься?

– Еще чего! Зачем мне это нужно? Своих проблем хватает, – отмахнулась она.

– И тебе никто не нравится?

– Нравится, конечно! Наш Лидер нравится. Он ведь кумир всех женщин.

– Ну, ты даешь! Серьезно, что ли?

– А что тут такого? У нас в цеху почти все девушки его обожают. Он же такой мужественный. И красивый.

– Правда? Вот он, этот самый?

Они как раз проходили мимо тумбы, на которой среди прочих плакатов висел изрядно выцветший плакат с изображением Лидера. Тот благожелательно улыбался, заложив левую руку за борт синего френча, а под мышкой удерживая толстый, видимо, очень тяжелый том. Кажется, парадное издание Всеобщего Милосердного закона или что-то в этом роде. Взгляд угольно-черных глаз буквально излучал мудрость и великодушие.

– Да, а что тут удивительного?

– Он же мелкий, да еще и лысый, как коленка.

– Во-первых, абсолютно лысая голова мужчину даже украшает, это давно признано. Ты же знаешь, он утратил волосы еще в молодые годы, когда спасал граждан из зараженных районов. В школе много раз рассказывали. А во-вторых, Лидер – мощный и высокий. На всех групповых фотографиях выше всех, – оскорбленно заявила Маша.

– Просто окружение себе подбирает из карликов почти что. Я его близко видел, он на наш завод приезжал, на торжественное открытие новой линии. Зрелище так себе оказалось, не на высоте. И линия, и Лидер.

– Ты сам высокий, вот и смотришь свысока. А это несправедливо.

– Не такой уж я высокий, выше среднего роста, и все. Лидер, кстати, еще и пузатый. Ладно, не будем больше об этом красавце, а то ты меня прямо возненавидишь из-за него.

– Я не люблю, когда на него клевещут. Хорошо, закроем тему.

Они вошли в квартиру Яна. На кухне кто-то гремел посудой.

– А кто у тебя дома?

– Мать, кто же еще. Она, как и ты работает сутки через сутки.

Сидели на чистенькой кухне за круглым столом и пили чай с пирогом, который только что достала из жестяной печки мать Яна, красивая стройная брюнетка в ярко-бордовом халате. Он был ей очень к лицу, смотрелся, как нарядное платье, и Маша даже залюбовалась. Сама давным-давно мечтала обзавестись чем-то ярким, вот только достать подобную материю не удавалось. Самым лучшим в ее скромном гардеробе было голубое платье, но оно уже износилось, хотя Маша старалась его беречь.

– Спасибо, очень вкусно было, – поблагодарила она. – Я так люблю сладкое!

Вместо ответа женщина спросила:

– А ты давно знакома с Павлом?

– С каким Павлом? Нет, я с ним вообще не знакома.

Мать Яна разочарованно отвернулась.

– Не обращай внимания, она со странностями, – негромко сказал Ян.

С ней наверняка и в самом деле было что-то не то, поскольку никак не среагировала на слова сына. Как будто говорили не о ней.

– Маш, пойдем ко мне в комнату.

– Может, я помогу со стола убрать?

– Не надо, что тут убирать-то.

В комнате Яна Маша все же поинтересовалась:

– Твоя мама меня с кем-то перепутала? Я, честно, не знаю никакого Павла.

– Конечно, не знаешь. Павел – мой отец. Его странники убили двенадцать лет назад. Она с тех пор слегка помешалась. Но это не страшно, просто иногда заговаривается. А так с ней вполне нормально общаться. Она добрая и характер хороший.

– Она и молодая еще…

– Ну да. Родила меня в шестнадцать. Сейчас ей тридцать восемь всего.

– А моей маме сорок два. Отец на год старше. Но я ведь второй ребенок.

– То поколение старалось пораньше детей заводить, пока организм не ослаб. Они ведь росли, когда не так много времени прошло после Атаки, кошмар же был вокруг. И наследственность у них оказалась не позавидуешь – родились уже усталыми и больными. Нашим бабушкам и дедушкам и вовсе не повезло.

– Да. Моя бабушка Лера родилась в тридцать шестом. Я ее, конечно, не видела, она в тридцать лет умерла, хотя на фотографии почти вся седая. А прабабушка в шестнадцатом родилась, отец говорил, тоже рано умерла. Ей только пять лет было во время Атаки. Семья, правда, долго в убежище пряталась, но потом ведь все равно пришлось выйти наружу.

– Хорошо, что сейчас живут дольше. Но ведь сорок, пятьдесят, даже шестьдесят лет – не предел. Раньше многие люди до восьмидесяти доживали.

– Мало ли, что было раньше! И зачем столько жить? Надоест…

– Даже не знаю, что тебе ответить. Наверно, просто для того чтобы… жить. Смысл жизни – такая сложная штука. До Атаки его не успели найти, а потом не до философии стало. Но мне кажется, наши ровесники уже другие, не такие как родители и бабушки с дедушками. Те были слабыми, так уж сложилось.