Радомира Берсень - Не обижайте женщин. Часть 2

Солнце начало проваливаться в горячую дымку, что густела с краю земли, когда Гельба, с ведром в руках, подошла к колодцу и поставила ведро на камень. Медленно оглядев деревню, она не заметила ни одного ребятёнка, ни одного старичка, что обычно в это время грелись на лавочках. Только бабьи юбки мелькали у одного, у другого дома, да замученные девки плакали навзрыд либо ублюдки раскатисто хохотали. Она медленно подняла ведро над камнем, поглядела на него, да и выпустила из рук.

Зычно, звонко загрохало ведро о камень, а потом скатилось на землю. Одним моментом бабьи юбки стали взмётываться у дверей, да мелькать на задворках, скрываться за огородами. Гельба нагнулась, взяла ведро и спустила его в колодец. Затем сняла с головы платок, смочила его и навязала на лицо, закрывая рот и нос. Подоткнула юбку за пояс, чтобы в ногах не путалась и тщательно высекла искру на заранее приготовленный жгут. Тот задымил, запалился тусклой искрой. Взяла Гельба тот жгут в руки и пошла по деревне, в подступающих сумерках запаляя свои вязанки.

Белёсый душный дым моментом заполнил улицы, забился в домики, откуда повыскакивали захватчики, надрывно кашляя и растирая глаза. Гельба шла медленно, спокойно, от дома к дому, запаляя одну бочку за другой. Дойдя до последнего дома, она отошла за деревню и тщательно затоптала остаток жгута. Затем нырнула в кусты и принялась пробираться, пригибая траву, цепляясь за густые царапучие ветви. Дойдя до края небольшого болотца, она упала на колени и сорвала с лица платок, надсадно кашляя – глотнула-таки дымка своего. Стошнилась, доползла до небольшого чистого затона и хорошенечко умыла лицо да отсморкалась. Передышалась, раскрыв платье на груди, встала и побрела по тропочке до остальных.

Ее ждали не в домиках-времяках, сплетенных из гибких веток, а прямо на полянке, не смотря прозрачные летние сумерки. Скотину уже загнали в изгороди и приготовили к ночёвке. Тут же, с бабами, были и некоторые мужики, которые успели спастись, когда за скотиной смотрели.

– Ну же? – Выдохнул кто-то и толпа всколыхнулась, будто трясина. Гельба улыбалась жестокой торжествующей улыбкой.

– Нет больше гадюко́в. – Устало сказала она, качнулась и огляделась, ища опоры. Но никто не подошёл к ней, чтобы поддержать, никто не протянул руки́. На неё смотрели не с радостью – с ужасом.

– Что так нелюбезно глядите? – Осведомилась Гельба, делая шаг к односельчанам. Те же шарахнулись от нее, будто от чумной. Она нахмурилась. – Что так? – повторила она, больше не улыбаясь.

Вперёд вышел хромоногий мужик, что смотрел за скотиной и угрюмо заговорил с Гельбой:

– Нады бо прозаглянуть что там с гадюками тво́рится. Живы ли они, может быть сла́бы – так добить их надыть.

Гельба пожала плечами.

– Чего там проверять. Мёртвы они. Все задохнулись от моих трав.

Толпа так и осела назад. Кто-то ахнул. Бабы завели дитяшек за свои юбки.

– Как так – мёртвы? – Хмуро спросил хромой. – Да нешто от дыма можно помереть-то?

– Можно, – кивнула Гельба, – если запалить нужные травы, то очень даже можно. Утром придёте и поглядёте. Я бы их и хоронить не стала – поганы слишком для нашего упокоища. Сбросить их в дальний овраг, волки всё и довершат. Туда и дорога.

Тоненько вскрикнула молодая бабёнка, заголосила другая, вторя ей. Зашумели, заволновались деревчане, занервились. Которые и впопять пошли, чтобы от Гельбы только отодвинуться.

– Ведьмиха ты. – Озлобленно сказал хмурый и обернулся к остальным, потрясая кулаком. – Хотите такую прижить с собою? А ну как она и нам такой костерок сотворит?

Он снова обернулся к Гельбе и сделал всего один шаг, близко к ней не подходя.

– Ты это, шла бы. Нам тут не надо таких. Опасная твоя работа, а нам покой нужо́н, опять же – дети. Ты не ходи к нам. И дом мы твой спа́лим, как вернёмся. Ты не возвращайся вовсе. Живи где-нибудь иначе, а к нам не суйся.

Толпа за его спиной одобрительно залопотала, загудела, заворчала на разные голоса.

– Гнать её до топи, уби́вцу! – Выкрикнул кто-то с ненавистью. В каждом лице, во всех глазах, читала Гельба лишь ненависть и страх.

– Опомнитесь, люди. – Медленно ответила она, оглядывая своих односельчан. – Кого я убила? Убивцев ваших мужей, насильников ваших дочерей. И вы за то гоните меня? Вот оно, значит какая мне благодарность за моё дело?

Не ответили ей сельчане, отобредая потихоньку врассыпную. Лишь хромой продолжал стоять перед Гельбой, всё так же сжимая кулаки.

– Ведьмиха, – с жаркой ненавистью повторил он.

Губы у Гельбы дрогнули и опустились уголками вниз. По-новому она взглянула на своих соседей.

– Вот оно значит как. – Тихо-тихо, будто сквозь сон заговорила она, находя взглядом каждого. – Значит так, как хотите, так и будет. Нужна вам ведьма? Что же – полу́чите. И таперича это ваша беда будет, а не моя. Не обращайтесь за моими травами более. Не помощница я вам отныне, а ведьма проклятая.

Гельба медленно сняла с шеи маленькое распятие и небрежно кинула на землю, кто-то придушенно ахнул. Она вдавила крестик во влажную землю левой пяткой и с силой заговорила, возвысив голос:

– А за то, что вы гоните меня вместо благодарности – вот вам мой первый наве́т. И да будет он един на всех вас. Я желаю, чтобы каждый взрослый – от одного до последнего, – заболел страшною мучительною болезнью, отнимающей силы. И каждый выздоровел. Но по двое детей за одного болящего пусть умрут сразу, как только он полностью придёт в здоровье. Второй мой навет такой: дым же с деревни не уйдет никогда – и не будет там отныне жизни никому, ни своим, ни врагам. Про́клята та земля и прокляты вы вместе с ней.

Не от знания говорила Гельба, не владела она ведьминским мастерством, но такая в ней обида проснулась, такая злость, что каждое её слово горело будто огонь и падало как тяжелый камень. Напугать она хотела своих суеверных соседей, нагнать страху и тревоги, чтобы жить боялись, чтобы на каждую болезнь и на каждую смерть вспоминали о своей неблагодарности. И такая сила заполняла её слова, что загудел, заметался беспокойный ночной уже воздух. Голос же её взметнулся, будто земля заговорила с небом. А закончив те наветы, она медленно выцедила слова, некогда услышанные от бабки:

– Тем моим словам небо – ключ, земля – замок, отныне и довеку. Кто же Камень-Алатырь изгложет, и тот мой заговор не превозможет.

Забелели от ужаса лица людей, заметались безумные глаза, сжались пальцы, тесно стало у них в груди, что и вздохнуть не мог никто. Оглядела их Гельба и отодвинула назад левую ногу, указала на крестик и так сказала напоследок:

– Кто вот энтот крестик на меня снова наденет – лишится рук, кто прощения попросит – лишится навек голоса, кто введёт в свой дом – тот умрёт. Но когда я буду в кресте, отпустившая вам обиду и в доме, лишь тогда спадёт это проклятие с вас и вашей земли.