Павел Когоут - Палачка

Когда отворилась дверь угловой комнаты и в проеме возник пастельный образ Лизинки, они уже знали: вот девушка, которая может на телеэкране закапывать кого-нибудь заживо, — а зрители будут плакать от мысли, что она натерла себе пальчик. Она стала неотъемлемой частью их планов, талисманом, укрепившим обоих в мысли, что звезды к ним благосклонны.

С того момента Влк видел свою ученицу множество раз, но всегда заново переживал чувство, которое сам не смог бы точно определить, — он знал лишь, что в его отношении к ней оно играет решающую роль. Сейчас, войдя в „Какакласс“ (в обеденный перерыв они с женой купили елку, ему уже слышался серебристый перезвон рождественских шаров; он решил рассказать ребятам о правилах соблюдения секретности во время новогодней поездки и отпустить их по домам) в тот момент, когда рука Рихарда бесцеремонно обвила нежную шею Лизинки, он остановился как вкопанный. В его душе словно открылся какой-то тайник, прежде ему не доступный. Ключом к тайнику стало чувство, подсказавшее Влку то, что не в силах был постичь его искушенный ум: это волшебное создание, рожденное, чтобы увенчать собой дело его жизни, — дочь слабовольного филолога лишь по ошибке природы! И ни метрика, ни даже семя, все же добытое ее энергичной матерью, ничего не меняли в том, что подлинным ее отцом, который вылепит ее в соответствии со своим идеалом, ее Пигмалионом станет он — Бедржих Влк.

С этой минуты она заняла для него на шкале ценностей место сразу же за Маркетой, опередив Альберта и Шимсу. Тогда же он впервые ощутил сладкую горечь и жгучий озноб противоречивых чувств, которые ведомы лишь отцам красивых взрослеющих дочерей: гордость оттого, что она нравится, и злость на того, кому она нравится.

— Ну, Машин, — холодно сказал он, — займитесь же ею!

Рихард сорвал с нее платье, сбил с ног и крепко привязал ее руки и ноги к деревянному щиту с прорезями — через них казнимого вплетали в колесо в тех местах, где должны быть перебиты кости. Затем, взяв тяжелое кованое колесо с дюжиной спиц, поднял его на высоту лба и с размаха опустил так, что удар пришелся точно между грудей. Класс одобрительно загудел, а Рихард вновь поднял колесо, чтобы перебить ей левую ногу.

— Плохо, — сухо сказал профессор Влк. — Садитесь. Ставлю вам.

21.

неудовлетворительно.

Класс вновь зашумел, теперь уже от удивления.

— Альберт, — обратился Влк к своему любимцу, заложив карандашом страницу классного журнала, — в чем ошибка Машина?

— Главная ошибка Машина, — бойко начал уродец, — в том, что первый удар он нанес в грудь, хотя в приговоре, который вы зачитали, конкретный способ ломания костей указан не был. В этом случае автоматически вступает в силу положение из „Codex Carolina", [37] Вероятно, имеется в виду Constitutio Criminalis Carolina — уголовное законодательство, утвержденное императором Карлом V которое определяет первый удар в грудь как смягчение наказания и потому его запрещает, если ломание „von oben auf“, то есть „сверху вниз“, специально не оговорено. Следовательно, Машину нужно было ломать „von unten auf“, или „снизу вверх“, что означает: ноги ниже колен, руки ниже локтей, ноги выше колен, руки выше локтей и лишь после этого, с девятого удара, — грудь или горло, на его усмотрение.

— Куда нанесли бы удар вы? — спросил профессор Влк.

— В грудь, господин профессор, — сказал Альберт, пока Рихард стоял с колесом в руке на помосте, словно воплощение неудачника. — Удар в горло смертелен на сто процентов, а если наказание преследует воспитательные цели, клиентка это оценит. Кроме того, тем самым ей гуманно оставляют шанс на спасение, так как по установившейся традиции, цитирую, „ежели кто, в колесо вплетенный, три восхода солнца переживет, того снять и излечить должно“.

— Такое уже когда-либо случалось? — спросил профессор Влк.

— Да, господин профессор, — ответил Альберт, — в 1777 году в Бордо клиента вылечил местный лекарь, который на четвертый день после колесования выкрал якобы мертвое тело для занятий анатомией. Негодяй вновь подтвердил свою порочность: он донес на своего спасителя, поскольку похищение трупов учеными стало настолько распространенным, что за поимку злоумышленника полагалось вознаграждение.

„Die Obrigkeit, — писала тогда „Фоссише цайтунг“, — uber den Anblick einer solchen abscheulichen.

Undank-barkeit ganz vom Schauder uberfallen, befahl dem Wun-darzt, die Stadt zu raumen, der verfluchte Anbringer aber wurde eine zweite Hinrichtung auszustehen verurtheilet“, то есть „власти, придя в ужас от столь возмутительной неблагодарности, приказали чудо-лекарю покинуть город; окаянный же доносчик вновь был отправлен на эшафот“.

— Достаточно, Альберт, — сказал профессор Влк, вновь открывая журнал. — Ставлю вам пять. Н-да, Машин… — повернулся он к Рихарду. Тот отложит колесо и, сгорая со стыда, отвязывал тренировочную куклу в виде женщины, сконструированную специально для практических занятий по колесованию (в отличие от других манекенов обоих полов, эти куклы предназначались для тренировок в сажании на кол, распятии на кресте, утоплении, сожжении, обезглавливании, повешении и пытках — причем второе поколение их должно было даже реагировать на огонь, воду или удар громким плачем и страшным криком).

— Н-да, — повторил Влк, закрывая журнал и тем самым показывая, что опрос окончен, — на вашем месте рождественские каникулы я посвятил бы повторению материала — у вас явное отставание, — а не прочим увлечениям: по этой части вы, как видно, большой специалист. Только тут уже дело касается не свиньи, которая все стерпит, а — может быть, вы этого не поняли? — живых, — добавил профессор Влк с неприкрытой угрозой, — людей.

Через непривычную призму только что обретенного отцовского чувства он смотрел, как Рихард униженно возвращается на свое место, и впервые спросил себя: так ли уж удачен был их с Шимсой выбор?

— Разденьтесь! — приказал доцент Шимса. Рихард снял куртку, майку, брюки, носки и аккурат но повесил одежду на спинку стула.

— Трусы тоже! — приказал профессор Влк.

По нерешительности Рихарда видно было, что он стесняется. И все же он подчинился. С трусиками в руке, словно боясь, что, расставшись с ними, он окончательно потеряет свое достоинство, Рихард стоял перед профессором и доцентом обнаженный, в лучах света, которые сюда, как на сцену, бросало через открытое окно заходящее солнце. Это было на исходе лета, незадолго до того, как сюда, в помещение будущего „Какакласса“, прибыли заключенные-плотники — возводить одну из двух учебных „точек“ по проекту „нинсота“ из Театрального института (заказ: декорации для пьесы-мистерии). Из будущего „Какакласса“ в противоположной стороне коридора уже слышался концерт электродрелей: по проекту других „нинсотов“ там достраивали газовую камеру (заказ: барокамера для тренировок водолазов), камеру для электрокуций (заказ: зубоврачебное кресло для космического корабля) и, главное — устройство, по старинке называемое „виселица“, а официально — „вешательный комплекс автоматический“, для которого Влк изобрел оригинальный шифр „вешка“ (заказы: 1 — стойка с перекладиной для огромного кегельного шара, 2 — театральный люк, действующий по принципу рычага). Из мебели в наличии пока оказались лишь пара стульев и кафедра, здесь Влк и Шимса изучали документы последних абитуриентов.