Павел Когоут - Палачка

Когда он швырнул ложку в тарелку с рыбным супом и, не попрощавшись, ушел из дома, то был уверен, что уходит навсегда. Родители, видимо, любили его, но это была любовь мясников: вместо поцелуев он получал сардельки, вместо советов — затрещины; ему казалось, он не в силах будет вытерпеть еще хоть одну встречу с ними. Проезжая на такси по безлюдным улицам мимо окон, за которыми вспыхивали бенгальские огни, он с горечью подумал о том, что в эту ночь у каждого кто-то есть, у каждого с кем-нибудь начинается что-то новое и только для него, одинокого и никому не нужного, ничего в жизни не осталось. К тому моменту, когда он перед Ее домом отдал водителю все свои деньги и в ответ услышал поток пожеланий счастья в Новом году, его судьба была открыта ему вся, до последнего вздоха.

Напоследок он подойдет к Ее двери, чтобы дотронуться до ручки, которая хранит Ее прикосновение. Потом обойдет Ее дом — выпавший снег превратил окружающие поля в огромную белую постель. В нее-то он собирался улечься и смотреть, смотреть в Ее окно (которое вычислил сегодня днем), пока его не занесет снегом. Лишь через много-много недель, в течение которых его будут не переставая искать, весеннее солнце растопит крышу снегового склепа, и Она увидит из своего окна его лицо, словно забальзамированное морозом: оно будет прекрасно, спокойно и исполнено любви.

Он поднимался по ступенькам медленно, в ритме похоронного марша, который звучал в его разыгравшемся воображении. На дверной ручке ничего не висело. Музыка смолкла, и он задрожал от бессильной ненависти к гнусным ворам, осмелившимся посягнуть на подарок для Нее. Но проблеск здравого смысла подсказал ему, что в эту самую минуту Она, быть может, держит его статуэтку (из-за своей застенчивости он даже писать не отважился — какое счастье, что ему еще подвластен язык форм!) в своих благословенных руках. А вдруг она наконец почувствовала ту нежность, которую ему до сих пор не удавалось выразить? Вдруг как раз сейчас Она мечтает увидеть его живое, а не вылепленное лицо, он же хочет сделать для Нее еще и свою посмертную маску? Его охватили сомнения.

Что делать? Уйти и умереть? Или остаться жить и позвонить в дверь? А что потом? Пройти в квартиру мимо ее родителей и увести у них дочь? Но куда? В этот момент пани Тахеци открыла дверь: кнопка ангельского колокольчика, которую он поглаживал, реагировала даже на легкое прикосновение. Процесс взросления длится у кого-то многие годы, а завершается одним махом — то ли на поле боя, то ли над гробом. Рихарду хватило получаса. В квартиру, наполненную ароматом хвои и воска, вошел мальчик, из нее вышел мужчина.

Мужчиной был тот, кто преградил дорогу спешащему к семье таксисту, а на другом конце города показал ему пустой карман и буркнул: "Заедешь завтра"; таксист все понял и умчался счастливый, что этот головорез не забрал у него всю выручку. Мужчиной был тот, кто разбудил родителей вопросом, найдется ли в этом бардаке в кухне хоть что-нибудь пожрать; мать все поняла и отправилась разогревать ему ужин; понял и отец, оставшийся в кровати. Мужчиной был тот, кто на следующий день за обедом таким авторитетным тоном объяснил пану Тахеци принцип колесования, что отец Лизинки хоть и давился, но так и не решился его прервать.

Но увы — едва оставшись наедине с его дочерью, Рихард снова превратился в подростка.

Вечная проблема — когда, где, как и о чем говорить с девушкой — теперь встала перед ним в полный рост. Когда они переходили улицу, он испуганно вскрикнул:

— Осторожно, машина!

Лизинка кивнула. Он был благодарен этой машине за то, что она проехала именно здесь. Когда их в трамвае бесцеремонно отпихнула женщина, прозевавшая свою остановку, он участливо спросил:

— Не больно?

Лизинка помотала головой. Он был признателен этой женщине за то, что она задела именно их. Когда они подошли к кассе стадиона, он сказал в отчаянии:

— Народу здесь…

Лизинка пожала плечиками. Он ненавидел этих людей за то, что они не пошли куда-то еще; очередь двигалась со скоростью улитки, и молчание с каждой минутой становилось все более невыносимым. Чем острее он чувствовал, что девушка ждет от него какой-нибудь фразы, тем глубже прятался со стыда в свою оранжевую ветровку.

Лизинку заинтересовала кассирша. Каждый раз, когда ей платил взрослый, она давала ему голубой билетик. Когда платил военный, она давала желтый. Когда платил ребенок, она не давала ничего, а только делала знак контролеру, чтобы тот его пропустил; выручку, вероятно, они делили между собой.

Рихард был так занят своими мыслями, что попросил два детских, и потом ему стоило немалых трудов уговорить, чтобы их пропустили. Наконец в колонне, похожей на выводок огромных утят, они на коньках доковыляли по асфальту от гардероба до катка — и настал его час!

Как Антей был непобедим, пока касался матери-Земли, так и Рихарду не было равных в воде, даже если она превращалась в лед. Когда острая фаза болезни миновала, главврач велел ему закалять свой организм в открытом бассейне. В это самое время его бросила ветреная медсестра, и он ухватился за совет как за способ самоубийства. Бассейн находился на краю города, и в конце лета в нем не было посетителей. Каждое утро он бросался в ледяную воду и, не щадя себя, плавал чуть ли не до самого вечера в надежде, что ослабленные легкие не выдержат нагрузки и в один из заплывов он сладостно захлебнется в мягких объятиях воды. Через много-много часов после того, как его будут безуспешно искать, Она подойдет к краю бассейна и, словно картину под стеклом, увидит возле самого дна его лицо: оно будет благородно, торжественно и исполнено любви. А в результате он блестяще овладел всеми стилями плавания; даже повышенная температура пришла в норму. Миновала ненастная осень. Каждый вечер он слышал через дверь, как бесстыжие каблучки уносят Ее то к одному, то к другому любовнику. Он плакал при мысли, что вместо настоящего чувства Она встретит там лишь похоть самца. Как-то утром он увидел на поверхности бассейна осколки льда. Он был уверен: это его последнее купание. А в результате на следующее утро он впервые проснулся без кашля. Вскоре ударили сильные морозы, и ему пришла в голову другая мысль. Он написал письмо родителям и, когда они прислали ему коньки — «канады» на шведских ботинках, — целыми днями кружил по бассейну в одной рубашке, чтобы схватить воспаление легких. Вместо этого он в совершенстве освоил технику скольжения и несложные прыжки. Он засыпал как убитый, но просыпался каждый раз все более здоровым, и это приводило его в отчаяние. Выпал обильный снег. Два дня он орудовал скребком, пытаясь расчистить клочок пространства для дальнейших попыток умереть, но безрезультатно. И тогда он не сдался. Он написал письмо родителям и, когда они прислали ему лыжи — австрийские, со швейцарскими креплениями и итальянскими ботинками, — попросил главврача, чтобы тот разрешил ему кататься на ближайшем косогоре. Главврач согласился; он издали следил за стремлением мальчика вернуться к жизни и собирался писать о нем научную статью. Конечно же, миновав косогор, Рихард отправлялся прямо в горы. Он бежал вверх, поднимался «лесенкой», забирался на самую вершину и летел оттуда по крутым спускам и извилистым оврагам в надежде разбиться либо напороться на заснеженный камень или вывороченное дерево. А в результате он вскоре стал первоклассным слаломистом, поскольку не боялся замешкаться или допустить какую-нибудь техническую ошибку, нередко обусловленную именно инстинктом самосохранения. Кто знает, как сложилась бы его судьба, повстречай он вместо Влка опытного тренера. В один прекрасный день главврач вызвал его к себе и сообщил, что его беспримерные усилия увенчались примерным успехом: он совершенно здоров и перед ним открыты все сферы жизни, правда, кроме тех, которые связаны с производством и продажей мяса…