Алекс Бранд - Жених и невеста. Отвергнутый дар

Солнечный летний день, море сверкает тысячами слепящих искорок до горизонта. Далеко выдавшийся волнорез. Она стоит на нем, тонкая крепкая фигурка выпрямилась, глаза щурятся. В руке кулёк. Пока пустой.

– Я сейчас!

Всплеск – и она вертикально уходит вниз, на глубину, только мелькнули загорелые щиколотки. Русалка, блин… Он поморщился, не любит, когда начинает вот так выпендриваться. Там донное течение, может утащить мимо волнореза в море. Бывали случаи. Да, она плавает и ныряет лучше… Ну где же она? Уже больше полуминуты! Сердце ёкнуло, он наклонился, вглядываясь в темно-зеленую воду. Зараза такая… Убью. Вот, явилось, чудо в перьях. Сначала выныривает рука с кульком, уже почти полным больших мидий. Следом – улыбающееся лицо, облепленное мокрыми волосами. Она нетерпеливо убрала их с глаз, отфыркиваясь. При взгляде на его лицо улыбка исчезла.

– Ты чего?

– Вылезай. И тут стой, я сам нырну.

– Но я же быстро, и там полно их! Щас ещё разок… Смотри какие, дома зажарим!

– Вылазь, сказал! И посиди. Руку дай.

Таким тоном он никогда раньше с ней не разговаривал. Явно собравшаяся спорить девочка осеклась и послушно вылезла. Раз сказано – значит нужно. Спорить ей почему-то расхотелось и это вызвало не обиду, а теплое чувство спокойствия и… Она не знала, как сказать. Просто стало очень хорошо. На надувшихся было губах снова появилась мечтательная улыбка.

Пальцы на покрывале немного расслабились, тот давний минутный страх за нее прошел. Картины, видения… Тук-тук-тук-тук. Тишина. Яркий свет люстры. Серебристо поблескивающее зеркало. Тонкий звон, словно где-то дрожит перетянутая струна. Лопнет? Выдержит?

Время шло. Вот один год позади, второй близится к завершению. Она расцвела первой девичьей красотой, той, которую иногда называют "красотой дьявола"… Давно позади их первый робкий поцелуй холодным ноябрьским днём. Многое уже между ними, запретное, тайное. Но последнего шага навстречу они ещё не делали. Они знали, что он будет и им этого было достаточно. Было. До того дня, когда…

– Я хочу этого и ты тоже. Давай. Сегодня.

– Слушай, но… Ты уверена?

– Да забудь ты свою книгу! Ты – не он, и я – не она.

– Это да. Сегодня?

– Сегодня!

Его губы тронула улыбка. Это 'сегодня' растянулось на четыре дня. Он боялся причинить боль, а она… Боялась этой боли, и думалось, что они делают запретное. Совсем запретное. Четыре дня… А потом… Быстрое горячее дыхание, сухие лихорадочные губы, вспотевший лоб, срывающийся шепот…

– Все. Да, сейчас. Зажми мне рот!

– Что?

– Зажми, кричать буду! Ну! Нет, сейчас! Не бойся. Не бойся!

Кому она это шепчет, обжигая горячим дыханием? Кого убеждает не бояться, его? Себя?

– Да? Можно?

– Да!

Потом они смеялись, глядя на его аккуратно забинтованную ладонь. Дома и в школе что-то сочинили про разбившуюся чашку. Или тарелку, неважно. Он не отнимал руку, пока она сама не разжала зубы. Их боль смешалась, как взгляды широко раскрытых глаз, как жар слившихся тел. Как было больно… И прекрасно. Тихие голоса.

– Мы обменялись кровью, видишь?

– Вижу, родная. Кровью и болью.

– Родная?

– Да.

На ее лице алел отпечаток ладони и она не спешила его стирать. Они смотрели друг на друга и улыбались.

Cледующие несколько дней были нелегкими, особенно в школе. Никто не должен был знать. Он ухаживал, суетился, баловал как мог. Ей это нравилось и она капризничала, больше в шутку, конечно. Но когда вдруг он стал просить прощения… В этот день ей было особенно нехорошо. Ее лицо посерьезнело и заострилось.

– Перестань сейчас же, слышишь? Я этого хотела, мы оба хотели. Я не жалею ни о чем. А ты жалеешь?

– Нет. Не жалею. Просто тебе плохо, я и…

– Льда ещё принеси, а? Вот и все, что мне сейчас нужно. А ещё чаю. И бутерброд хочу, большущий, с сыром! И давай что-нибудь смешное посмотрим, с Челентано.

– Ну, слава богу, хоть поешь что-то за три дня. Челентано, Челентано… О, есть!

– Лед!

– Могу газеткой помахать. Или как в первый день – вентилятор поставим?

– Убью, студент! Сам сиди тогда и дуй.

– О, класс! Давай. Ну-ка…

– Я же пошутила! Ой, дурак… Иди уже!

В него полетела подушка, он поймал на лету и со смехом запустил ее обратно. Попал.

– Ну, всё…

– Бегу за льдом!

О 'прощении' больше не вспоминали. Когда же нелегкие дни прошли… Но, нет. Не нужно. Это только их.

Дальше, дальше… Время коротко, а нужно столько всего вспомнить. Пробиться через десятилетия, взломать прочные замки, пробудить то, что, казалось, надёжно и навсегда скрыто за ними. Тепло руки, звук шагов рядом, голос, шум моря, соль на губах, ветер в лицо… Голос, смех. Задумчивое молчание. И протяжный тихий стон в жарком полумраке. Вспомнить все! Снова стать тем, кем был когда-то… Снова пройти с ней вместе теми залитыми солнцем или вечерними сумерками улицами. Снова оказаться… Где? Где угодно. В кафе-мороженое, кинотеатре, музее, школьном классе, на чьем-то дне рождения, в его или ее комнате. Всюду – вместе. Всюду – рука об руку. Метроном равнодушно отсчитывает секунды. Звенящая тишина.

Вот они идут по шумной улице другого города. Впервые они вдвоем так далеко от дома, предоставленные сами себе. Конечно, рядом учителя, экскурсоводы, галдящие одноклассники. Летняя поездка. Но вечером… Эти два-три часа перед сном – только их. Нарушение распорядка. Но им позволено. Просто погулять, поесть мороженого в тихом уютном кафе, купить oткрытки, сувениры. Они вместе со всеми – и сами по себе.

Другая картина. Она выбегает из дверей парикмахерской. Становится перед ним в нарочитую позу 'модели' .

– Ну как, нравится?

Он так же нарочито осматривает короткую 'мальчишескую' прическу, кокетливую челку. И грустно вздыхает. Только глаза и уголки губ улыбаются.

– Ну почему ты так любишь короткие волосы? Отрасти длинные, хоть до плеч. А?

– Не хочу! Возни с ними, мыть, расчёсывать… Зачем тебе у меня длинные волосы?

– Гладить их буду.

– На, гладь! Разве плохо? Ой, не так гладь, растрепал все…

Большая тарелка маминых пончиков, они забрались с ней на разложенный диван в его комнате, прихватив по большой чашке чая. Она подозрительно спрашивает.

– Ты уже этот фильм смотрел?

– Нуу… Немножко. Ай! Совсем немножко! Ну щипаться-то зачем…

– На голых теток смотрел?

– И что? Там и мужики голые будут, дай-ка тебя авансом ущипну, вот здесь! И здесь!

– Ай! Щекотно! Ты лапаешь, а не щипаешь! Правда? Совсем-совсем голые будут?

– Ага. Страшно?

– Нуу… Немножко. Вот мама моя если узнает, что мы тут смотрим… А папа… Жуть. Убьют.

– Но ты же им не скажешь?

– Дурак… Включай. Дай пончик!