Алекс Бранд - Жених и невеста. Отвергнутый дар

Nos have ut vado longe

Риф переводил это так – Идти надо далеко. А полоса на щите значит, что ветвь рода не имеет права на титул. И пусть. Сашка лучше всех графов и баронов, вместе взятых. И тарелка все равно очень красивая, из нее она ела всего несколько часов назад, простую жареную картошку с луком. Ничего изысканного, как в те давние времена. Никаких лакеев, поваров. Она была и тем, и другим. А Риф был виночерпием. Это невозможно, но она вдруг почувствовала во рту вкус вина. Как Риф его называл, сот… сотарн… сотерн! Вкусное. Как было хорошо… Как она снова хочет там оказаться. Уже не в первый раз за последние дни она сказала себе – я хочу быть там. Конечно, не из-за красивых тарелок и вкусного вина. Это просто знаки, как маячки такие. А причина… Вот она, сидит напротив и старается не подавиться. Бедный… Что он перенес из-за нее… Не будь ее, он бы просто мог убежать, и ничего страшного, подумаешь. Но он был с ней и был вынужден сделать то, что сделал. Ее любимый, ее мужчина, ее рыцарь. Муж. Юля еще раз медленно про себя произнесла это короткое, и такое весомое слово – муж. На миг стало страшно – ее жизнь словно с этого мига разделилась надвое. То, что было до страшного вечера. Веселая беззаботная юность рядом с Рифом, юность, казавшаяся бесконечным праздником. И то, что настало после. Зрелость, взросление? Но они такие же, ей всего пятнадцать. Она дернула уголком рта, новым для себя, незнакомым движением. Нет, ей уже куда больше. А насколько Риф постарел за эти быстрые часы? Страшно подумать. Наверное, он теперь стал в чем-то похож на того, который… Юля вдруг сжала губы. Из-за которого все и произошло. Вот так. И – хватит пока об этом, можно крышей поехать.

От плиты очень вовремя донесся свисток закипевшего чайника, Юля вскочила, положила тарелку в раковину, Риф поспешил подобрать со своей остатки сметаны. В этом доме не одобряли, когда что-то оставалось – труд хозяйки надо уважать, изволь съесть все, раз сел за стол. Девушка подхватила его тарелку и скомандовала.

– Чашки дай. Мам, мы ко мне пойдем чай пить.

Ответил отец, демонстративно посмотрев на мерно тикающие стенные часы.

– Только недолго, вам потом еще по телефону болтать.

Он хотел пошутить, но в его голосе помимо воли промелькнуло раздражение, отлично понятое всеми. Риф и Юля предпочли ничего не заметить, супруга же только покачала головой. Все же так нельзя, мальчик ничего плохого не сделал и не делает. Надо потом поговорить с мужем, пусть будет помягче. Дочке пятнадцать, самый опасный возраст. Вон как расцвела, фигурка, грудки, все остальное – красавица. Да, нужен глаз да глаз, но и перегибать нельзя. Натворит глупостей просто из противоречия – хлебай потом полной ложкой. Нина Николаевна следила за хлопочущей дочерью, как она вручила Рифу небольшой поднос, который нагрузила двумя парящими чашками чая, тарелочкой с пирожными "Картошка".

– Пошли, осторожно только. Мам-пап, мы недолго.

Они молча проводили взглядами удалившуюся парочку, их шаги и негромкие голоса стихли, дверь в комнату дочери закрылась. Родион Васильевич посмотрел на жену. Она пожала плечами, передвинула по столу пустую тарелку.

– Ну что ты на меня смотришь, как Ленин на буржуазию?

– Я нормально смотрю, Нина, а вот они…

– Что – они?

– Странные какие-то, не заметила? Юлька дерганая, этот бледный, словно… Не знаю.

– Болеет.

– Это дочь сказала. Она тебе напоет – не заикнется, если понадобится.

– Родион! – Нина Николаевна рассердилась всерьез, – наша дочь не лгунья. Совсем ошалел, что на тебя нашло?

– Не знаю! – супруг взял давно налитую и так и не тронутую стопку водки, – может, и нашло.

Он шумно выдохнул, опрокинул стопку в рот, осторожно поставил ее на стол. И уже тише, примирительно сказал жене.

– Волнуюсь я за дочу, вот и все. И чувствую – что-то у них не то. Хотел бы знать, о чем они сейчас говорят. Зуб даю, не об уроках и не о кино. Что-то у них там свое, такое, что спросим – не расскажут. А если расскажут – то вранье будет. Заболели, – последнее слово он насмешливо подчеркнул.

Нина Николаевна промолчала. Она чувствовала то же самое. И тоже хотела бы сейчас проникнуть за аккуратно закрытую дверь в комнату дочери.

– Юль, перестань.

– Ну Са-аш…

– А если зайдут?

– Не зайдут. Просто посиди рядом, обними. Вот так, за плечи. Ох, хорошо… Свет пригаси.

Юля закрыла глаза, положила голову на плечо Рифа и блаженно замерла, наслаждаясь тишиной и покоем. Прошептала.

– Ри-иф…

– А?

– Останься со мной сегодня.

Он изумленно раскрыл глаза в полумраке комнаты.

– Ты что? Как остаться? Где?

Юля негромко рассмеялась, свернувшись клубочком рядом с юношей. Тот настороженно посмотрел на дверь. Риф не хотел отказывать Юле в ласке и объятии, он понимал, как ей сейчас это нужно, и сам хотел того же. Но… Здесь, в этом доме они старались границ не переходить. А теперь еще и это заявление. Остаться.

– Испугался?

– Ну, не то чтобы…

Юля вздохнула и запрокинула голову, ее глаза замерцали теплыми огоньками.

– Это я так хочу просто, чтобы ты остался. Сейчас ты уйдешь.

Девушка вдруг резко выпрямилась, Риф почувствовал, как ее тело напряглось струной. Истома исчезла.

– Я боюсь, Риф. Как ты пойдешь домой? По улице, там же они где-то бродят. Оставайся. Мы что-то придумаем. Я тебя не отпущу туда. Боже, какая дура, размякла-раскисла. Все забыла…

Он обнял ее и привлек к себе, уже не думая о двери, и о том, что за ней ее родители. И что они подумают или сделают, застав дочь в его объятиях. Зашептал.

– Хорошо, что забыла. Не нужно это помнить, не нужно думать.

Жаркий шепот в ответ, раскрытые губы, смешавшееся дыхание.

– Нельзя забывать, нельзя не думать. Хочешь, я с тобой пойду? Я буду тебя охранять.

– И я снова кого-нибудь убью. Потому что хранить надо тебя, а не меня.

Сказал – и осекся. Это вырвалось само. Это уже не шутливая бравада – это правда. Он может убить. Зачем он так сказал… Ведь улыбалась уже. Горячее тело в его объятиях, как же кружится голова… Шепот, шепот. Дверь, из-под которой напоминанием об осторожности пробивается полоска света. Нельзя. Нельзя? Юля шепчет. Серебристо светится окно, ветер колеблет белые цветы на занавеске, отблески ночника на зеркале, полировке шкафа, на откинутом столике секретера, книжных полках.

– Убьешь. И я убью за тебя, слышишь? Ты – мой. Никто не смеет тебя обидеть.

– Ты – моя. Никто…

– Ш-шш, милый. Тут никого нет, только мы.

– Юлька! Ты что…

Она вдруг приподнялась, гибко высвободилась из его объятий и одним движением сняла с себя футболку, повернулась спиной совершенно недвусмысленным образом.

– Расстегни.

Риф отшатнулся, губы пересохли, в ушах гулко заколотилось. Он знал – нельзя. Нельзя! Дверь не закрыть изнутри, нет ключа. Он никогда не был им нужен, они никогда такого здесь не позволяли. Юля нетерпеливо повела плечами и повторила.