Татьяна Зубачева - Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

Андрей вошёл, улыбаясь и неся перед собой коробку с тортом.

– Вот, Иван Дормидонтович, я к чаю купил. В городе.

Жариков, тоже улыбаясь, покачал головой.

– Ох, Андрей, спасибо, конечно, но сколько у тебя до зарплаты осталось?

– Проживём-наживём, – засмеялся Андрей, ставя коробку на стол. – А этот самый вкусный.

Жариков пощупал гревшийся на подоконнике чайник.

– Ну, давай накрывать.

– Ага.

Андрей уверенно помог ему, вернее, сам накрыл на стол. И точно подгадал: чайник вскипел, и у него всё готово. А заваривал сам Жариков.

Первую чашку по сложившейся традиции пили молча, смакуя вкус чая и торта. Торт Андрей явно выбирал не для себя, а для Жарикова: лимонный, с ощутимой горчинкой. Сам Андрей, как подавляющее большинство спальников, сладкоежка.

– Спасибо, Андрей, – улыбнулся Жариков.

– Я знал, что вам понравится, Иван Дормидонтович, – просиял Андрей. – А… а почему вы сладкое не любите?

– Почему ж, люблю. Но, – он отхлебнул чая, – не в таких масштабах. Я просто старше, а с возрастом вкусы меняются. Я вот в детстве варёную капусту не любил. А сейчас ем с удовольствием.

– Варёная капуста – это щи? – уточнил Андрей и улыбнулся. – А мне всё нравится.

– Ты просто не наелся ещё, – засмеялся Жариков.

Андрей пожал плечами.

– Наверное так. А вот, Иван Дормидонтович, почему…

Договорить ему не дал стук в дверь.

– Однако… вечер визитов, – усмехнулся Жариков и крикнул: – Войдите.

Он ожидал кого-то из парней, Аристова, да кого угодно, но что на пороге его комнаты встанет Шерман…

– Прошу прощения, доктор, – Рассел еле заметно усмехнулся. – Я, кажется, помешал.

– Заходите, Шерман, – встал Жариков.

Жестом гостеприимного хозяина он предложил Расселу войти. И тот переступил порог, вежливо снял искрящуюся от водяной пыли шляпу.

– Я вышел прогуляться и увидел у вас свет…

– Захотелось поговорить, – понимающе кивнул Жариков.

– Да, – Рассел улыбнулся уже более открыто. – В неофициальной обстановке.

– Проходите, раздевайтесь.

Рассел повесил на вешалку у двери шляпу и стал расстёгивать плащ.

– Я пойду, Иван Дормидонтович, – встал Андрей. – У вас работа.

Он старался говорить спокойно, с пониманием. Но прорвалась обида.

– Нет, – спокойно сказал Жариков. – Я не на работе, и ты не помешаешь, – и улыбнулся. – Вы – мои гости. Позвольте представить вас друг другу. Рассел Шерман. Андрей Кузьмин.

– Андре? – переспросил Рассел, внимательно рассматривая высокого молодого, по-мальчишески тонкого и гибкого негра.

Он узнал, не сразу, но узнал того ночного гостя по сочетанию фигуры с пышной шапкой кудрей.

– Рад познакомиться, – наконец сказал Рассел.

Андрей ограничился сдержанным кивком и отчуждённо вежливой улыбкой.

Жариков быстро поставил на стол третий прибор и пригласил Рассела к столу. Губы Андрея тронула лёгкая насмешка, и он решительно занял своё место. Помедлив с секунду, Рассел решил принять не позвучавший, но понятый всем троим вызов и сел. Жариков налил чай.

– Сахар кладите сами.

Рассел несколько стеснённо улыбнулся.

– Благодарю. Чай, насколько я знаю, русский национальный напиток.

– Да, можно сказать и так, – кивнул Жариков. – Хотя он весьма популярен в Англии, и традиции чаепития намного древнее в Китае и Индии.

– Но они слишком далеки от нас, – продолжил тему Рассел. – И русский чай отличается от тех вариантов, не так ли?

– Чай лучше кофе, – сказал Андрей.

Разговор теперь шёл только по-английски, но присутствие Жарикова помогло Андрею обойтись без «сэра» в конце каждой фразы.

– Смотря на чей вкус, – усмехнулся Рассел.

Андрей на мгновение опустил глаза, но тут же вскинул их. Какого чёрта?! Он не отступит. Он шёл поговорить о своём, о чём не мог говорить ни с кем другим, а этот припёрся и всё испортил… Китай, Англия… Да пошли они! Здесь и сейчас живём, об этом и будем говорить.

– У чая вкус свободы.

Взгляд Рассела стал заинтересованным.

– Вот как?

– Да, – кивнул Андрей. И уже подчёркнуто глядя на Жарикова и обращаясь только к нему: – Я думал об этом. Мы любим что-то не само по себе, а… а по тому, что с этим связано, – теперь и Жариков смотрел на него с живым интересом, и Андрей продолжил: – Было хорошо, и об этом хорошо думаем, было плохо…

– Да, субъективность восприятия… – задумчиво сказал Рассел.

Андрей торжествующе улыбнулся: если беляк думал подколоть его учёными словами, недоступными глупому негру, то гад просчитался. Это он и по-английски знает.

– Восприятие всегда субъективно, – гордо парировал он.

Жариков улыбнулся: всё-таки Андрей взялся и за английский. А как спорил… до хрипоты. Упёрся, не нужен ему этот язык, говорить может и хватит с него. И вот, всё-таки…

– Да, – кивнул Андрей, поняв, чему улыбается Жариков. – Да, я взял ту книгу.

– Трудно?

– Очень, – честно ответил Андрей. – Но интересно.

– И что за книга? – чуть более заинтересованнее обычной вежливости спросил Рассел.

Андрей смутился и ответил не так, как хотел – веско и спокойно, а робко, будто извиняясь.

– «Философия знания».

– Рейтера? – изумился Рассел.

Андрей кивнул.

– Но… но это действительно сложно.

– Мне интересно, – буркнул Андрей и уткнулся в чашку с остывшим чаем.

Ему было всё-таки тяжело говорить по-английски без положенного обращения к белому: «Сэр», – и он устал от этого короткого разговора. Рассел смотрел на него удивлённо и даже… чуть испуганно.

– Вы знаете… о судьбе Рейтера?

– Да, – кивнул Андрей. – Он погиб. В лагере, – и посмотрел прямо в глаза Рассела. – Его убили.

– Да-да, – Рассел посмотрел на Жарикова. – Я не думал, что его книги сохранились. Было проведено полное изъятие из всех библиотек, включая личные. Хотя… в России…

– Сказанное переживёт сказавшего, – улыбнулся Андрей. – Это тоже сказал Рейтер.

– Вы читали его афоризмы?!

– В сборнике, – Андрей посмотрел на Жарикова. – «Немногие о многом». Так, Иван Дормидонтович? Я правильно перевёл?

– Правильно, – кивнул Жариков.

– Вы читаете по-русски?

Рассел уже не замечал, что обращается к рабу, спальнику, как… как к равному.

– Да, – Андрей улыбнулся. – И по-русски мне легче читать.

– Вот как? Ну, – Рассел отпил глоток, – разумеется, Рейтер прав. Сказанное переживёт сказавшего, – и посмотрел на Жарикова. – Всё так, доктор.

– Ничто не проходит бесследно, – согласился Жариков.

– И самый прочный след в душе, – подхватил Андрей. – Это тоже Рейтер, я знаю. Но, Иван Дормидонтович, но ведь душа, сознание непрочны, они… субъективны, так? А след объективен. Я понимаю, когда субъективное в объективном, непрочное в прочном. А у Рейтера наоборот. Я чувствую, что он прав, но я не понимаю, как.