Виталий Жучков - Синора Ависсу

− Ого! Тут книга о каких-то приборах! – воскликнул Бочкарёв, листая увесистый том. – Куча схем…

− А в этой книге, похоже, собрание описаний разных произведений искусства, – сказала Ирина, открыв другой «талмуд».

Половина всей литературы была религиозной, а в книгах по технике друзья не могли разобраться без помощи специалиста, вдобавок местная версия русского языка являлась не очень понятной.

Владимир и Слава периодически угощались из графина с тёмной жидкостью, оказавшейся безалкогольным напитком, похожим на «Байкал», только негазированным.

В помещение вошёл «чёрный».

− Изяслав, сын Евгения.

− Это я, – откликнулся Егоров.

Боец в чёрном сделал приглашающий жест в сторону двери. Слава направился туда. Через пятнадцать минут позвали Владимира, затем пригласили Габровых, вдвоём сразу. Наконец боец пришёл за Николаем и Ириной.

В соседнем помещении за кафедрой сидели несколько бородатых мужчин − бояре и священники. Они задали несколько вопросов каждому, затем, посовещавшись, выпустили в ещё одно помещение. Там гостей Синора представили отряду катафрактов в чёрной форме – зелёную форму носили аколиты. «Чёрные» воины на этот раз были без шлемов и защитных масок. Возглавлял их катафракт-сотник Василий Евграфович. Он ознакомил гостей с приблизительной программой того, в чём им вскоре предстоит принимать участие.

К одиннадцати вечера по московскому времени Василий Евграфович сопроводил своих подопечных в зал, куда друзья телепортировались днём с Иакинфом, затем начал отправлять каждого прямо домой. Всем оставили по одному «извиэстнику» . Так синоряне называли маленькие круглые устройства, не больше карманных часов, представлявшие собой маячки для телепорта.

На следующий день была назначена новая встреча в студии Бочкарёва, снова в 16:00.

Никто так и не решился отказаться от службы, а Николай даже отважился поселить жену и дочку в Кляземце. Ирина согласилась с решением мужа, а вот Габрова, на аналогичное предложение своего супруга, ответила категорическим отказом:

− С какой радости мне в четырёх стенах сидеть? Антиквары может им и не очень нужны, но я же по первому образованию психолог. Может быть, пригожусь в этом качестве.

Через неделю Василий Евграфович сообщил, что все должны предупредить родных и близких об отъезде из Москвы на несколько месяцев. Друзья так и сделали, сказав, что едут большой группой в совместное путешествие для творческих изысканий. После этого начался основной этап их испытаний.

Егоров спустился по каменным ступеням Академии Кидишева. Белое небо стало приобретать заметный золотистый цвет. Прохожих было немного. Слава порылся в кармане сшитого специально для него лёгкого кафтана, и достал два прозрачных кружочка. Некоторое время он рассматривал их на ладони. Это были контактные линзы. Егоров огляделся в поисках урны, но синоряне старались не мусорить и не пользовались подобным уличным атрибутом, выбрасывая мелкие отходы в печи, расположенные в домах или во дворах.

− Ладно, оставлю вас на память, − сказал Слава, глядя на поблёскивающие кружочки.

Он сунул их назад в карман.

− Ты идёшь? – окликнул его Владимир, одетый в такой же, как у Славы кафтан.

− Да иду, иду…

Они пошли к дому, где синоряне предоставили им жильё. Егоров всё время озирался, привыкая к новым визуальным ощущениям. Ещё недавно он возился с покупкой линз, либо пользовался очками. Сделанная в 22 года операция ненамного улучшила зрение. Тогда ему пришлось несколько раз посещать довольно неприятные процедуры у хирурга-офтальмолога.

Сегодня близорукость Егорова излечили за каких-то два или три часа. Восстанавливающая мазь для глаз была одним из малочисленных продуктов синорской фармацевтической отрасли. Её, по словам протодиакона Иеронима, главы кафедры медицины, изготавливали в основном для пожилых людей, чьё зрение иногда ухудшалось от старости, либо для тех, кто получил травму органов зрения. Использовали её и для лечения несинорян, как в этот раз для Егорова.

Владимир и Слава, как и их друзья, уже несколько месяцев были заняты подготовкой к выбору своего дальнейшего жизненного пути. Близилось время принятия решения, а они до сих пор не крестились, хотя это было непременным условием для поступления на синорскую службу.

Егоров, с его склочной натурой, сначала намеренно искал конфликта с кем-нибудь, но синорский образ жизни и психология были таковы, что никому не приходило в голову ругать его или укорять за привычки и упорное богоборчество. Он старался держаться рядом с Владимиром, который разделял его взгляды. Но вот, погрузившись в синорскую жизнь достаточно глубоко, Слава стал меняться, что сразу заметил его друг. Егоров перестал выражать агрессию в отношении религии, а так же обзывать местных учёных «магами и колдунами», когда не понимал каких-либо технических тонкостей. Владимир же был более упрямым и, несмотря на внешнее спокойствие, злился по любому поводу.

Художник-мультипликатор с трудом мирился с тем, что его вырвали из жизни, где он сам, как ему казалось, творил свою судьбу, и теперь пытаются сделать из него инструмент чьей-то воли. В то же время он стал плохо воспринимать, когда о нём пытались позаботиться. Когда Иакинф предложил ему познакомиться с местными художниками для взаимного обмена знаниями, то Владимир безразлично махнул рукой. От предложенного визита в гости к родителям на Урал он тоже отказался.

С одной стороны он уже несколько раз пожалел о своей находке, из-за которой оказался здесь. С другой же стороны, Владимир не переставал удивляться совершенно фантастическим технологиям, которыми владели обитателей Ро́сии Синории. Будучи убеждённым материалистом и воинствующим безбожником, он никак не мог понять, как религиозные и богобоязненные синоряне создали с пустого места такие вещи, до которых остальная наука Земли шла бы ещё сотни, если не тысячи лет. Однако всё здесь работало по законам логики, которую Владимир никак не мог понять, и это действовало на него угнетающе. Он видел то, что казалось «чудом», но не хотел в это верить из принципа, даже если ему приводилась куча доказательств, хотя бы потому, что это просто не укладывалось в его собственное мировоззрение. Из-за этого он иногда срывался на насмешки по поводу совместимости науки и религии, хотя делал это лишь в присутствии Егорова или остальных друзей, которые, как ему стало казаться, понемногу отдаляются от него.

Несколько раз Владимир обсуждал со Славой возможность побега или настойчивых требований к синорянам, чтобы их просто отпустили на все четыре стороны, но теперь уже и Егоров словно становился иным. Владимир заметил, что Слава начал внимательно слушать богослова, чьи лекции их обязали посещать.