Сергей Минский - Прищеп Пекарика

Обязанности дня, вначале не подававшие признаков жизни, стали шевелиться в сознании. Оттеснив животную тревогу, оставшуюся от вчерашнего вечера, они принесли тревожность человеческую, граничившую с суетливостью, на что услужливое сознание выдало один из философских перлов Востока: человек должен изжить из себя обезьяну. Мимика тут же отозвалась на это улыбкой. «Ну вот – сам себя развеселил». Всплыло, почему-то, юношеское «да, я дурак, и нисколечко об этом не жалею». «Вот-вот. Это особенно актуально, – с издевкой подумал Вениамин Петрович, – только дай слабину спонтанному мышлению, и оно сделает из тебя достойного члена общества».

Сначала утренние заботы, а потом и работа надолго отвлекли и от подспудно приходивших философских изысков сознания, и от грустных размышлений об окончании земного пути телесной оболочкой Пекарика Вениамина Петровича, и о перспективе полного развоплощения при неудачном исходе эксперимента. День оказался загруженным основательно. Административная работа. Две лекции к тому же, на одной из которых он снова украдкой разглядывал Александра Дарского, соотнося его невербалику с тем, что думал о своей. Тот пару раз даже перехватывал его внимательный взгляд, после чего Вениамин Петрович нарочито старался не смотреть в ту сторону, и это мешало, неприятно напрягая сознание. Но так было надо.

Спросив – есть ли что-то непонятное по теме лекции, и не обнаружив должного интереса, профессор Пекарик посмотрел на часы и наказал студентам минут десять не покидать помещение – «посидеть тихонько до звонка, чтобы хождением по коридору не отвлекать внимания коллег в других аудиториях от учебного процесса». Восстановилась относительная тишина – авторитет декана работал безоговорочно.

Симпатия, возникшая у Вениамина Петровича к заинтересовавшему его молодому человеку, изначально, конечно же, была импульсивной. Сработал простейший механизм чувственного восприятия: нравится – не нравится. «Но разве она возникла не тогда, – вездесущий ум стал искать компромисс, – когда сознанием уже завладела идея поиска донорского тела?» Вениамин Петрович вспомнил, как принимал однажды экзамен и обратил внимание, каким образом один из студентов выстраивал свои умозаключения. Это событие заставило серьезно обратить на себя внимание. Он тогда машинально запомнил и имя, и фамилию парня, хотя сомнения в глубокомыслии, которое профессор увидел в студенте, все же были. «Может, просто хорошая память? – подумал тогда, – А источник попался стоящий». Дополнительных вопросов он тогда особенных не задавал, «дабы не испортить впечатления». Так – парочку по теме, чтобы поставить высший бал. А в другой раз, присутствуя на зачете в качестве куратора молодого коллеги, понял, что алгоритм ответа у молодого человека продуман. Понял, что пространство его сознания достаточно четко структурировано. Осознание этого не только снова приятно поразило его, но и вызвало уважение. Сейчас уже он понимал, что лучшей кандидатуры ему не найти. Боялся, что иные, чем у Александра параметры физической оболочки – планетарного инструмента – просто не дадут возможности воспользоваться теми знаниями, которые он накапливал в течение всего периода метемпсихоза – во всех своих предыдущих воплощениях. Да и в последнем в том числе. Не было никого из студентов, кроме разве одного – Мешкова – столь же одаренного, как и Дарский. Вениамин Петрович боялся еще и того, что в более слабых вариантах выбранной «физиологии» впоследствии – даже если поначалу он и сможет применить все накопленное – уравновешивающий все и вся механизм интеграции противоположностей в динамически развивающейся системе чужого организма, изменит результат соотношения частей. Он боялся деградации личности, являющейся буфером между новым туловищем и его сущностью. Главное в эксперименте для него – не молодое тело само по себе, а возможность продолжения научной работы, постижение неизведанного. Хотя, конечно, в глубине души теплилась искорка – повторить молодость. Умом понимал: ничего не будет – память не позволит. Но всколыхнувшимся чувствам до этого не было дела. «Нет, главное – наука: стоит ли в данном случае искусственно перевоплощаться, если цель еще даже в теории терпит фиаско?» – попыталось здравомыслие вразумить чувства. Но поверить в этот самообман профессор не успел. «Ну-ну, – поднял голову сарказм искушенного знаниями циника, – это ты так говоришь, пока ты Пекарик, пока уровень тестостерона в твоем туловище не зашкаливает за пределы разумного, как раньше. Расставишь приоритеты, когда станешь Александром Дарским. Вот тогда и поймешь, что важнее – наука или жизнь». «Какое неприкрытое ехидство по отношению к себе самому, – удивилось здравомыслие, – какая неприязнь к слабостям». «А ты как думал?» – послышалось оттуда же. «Только Дарский, – пульсировало в сознании, – Если что – только он». «Наконец-то, никаких «или»… А что это за хитросплетение такое – «если что»? Что должно случиться?.. Кирдык?..»

Вениамин Петрович вдруг опомнился: тьфу ты – опять спонтанное мышление втянуло в нелепое состояние, взялось за плетение внутреннего диалога между субличностями. «Двуногое существо» – вспомнил отношение Елены Рерих к людям, в ком животное начало всегда превалировало над божественным.

Тишина в аудитории прервалась звонком.

– На сегодня все свободны… – говорить что-то еще стало бесполезно. «Вот так, – усмехнулся Вениамин Петрович, глядя на рванувшую к дверям массу молодых здоровых тел, – Ну что ж… до свидания, коллеги».

Мысли о Дарском, вызывавшие раньше любопытство в Пекарике только при встрече, последнее время доставали его и тогда, когда того рядом не было. Так случилось. Осознание заявлявшей о себе гнусности, леденящим холодом проникавшее в душу, чем чаще осуществлялось, тем более дифференцировалось, становясь четче и ощутимее. Наконец, пришло понимание, что это голос совести пытается пробиться из темноты бессознательного бытия, заявить свои права на душу. Чувство, появившись однажды – при первом притязании на чужое тело, становилось все более и более невыносимым. Казалось бы, чего беспокоится? Кто будет знать об этом? Господь Бог? «Так он и не такие эксперименты проводит, – думал Пекарик, – Его изыски, которые мы называем целесообразностью, по своей мерзости иногда невозможно сравнить со всеми злодеяниями человечества, вместе взятыми… так мы-то – дети неразумные. Мы только чуть-чуть оторвались от уровня высокоразвитых животных. Мы-то по-настоящему не ведаем, что творим». Такого рода апелляции облегчения не приносили даже с учетом того, что для профессора Пекарика работа причинно-следственного механизма нелинейной системы была совершенно понятной. Через трансцендентное его постижение – через транс. Работа того самого механизма, который и осуществлял целесообразность, интегрируя полярности на каждом возможном, самом, казалось бы, незначительном уровне Вселенной. Неисчислимое множество частей, синтетически взаимодействуя между собой, порождало гомеостаз Системы Систем – ее динамическое равновесие. Оно следовало как результат аналитических процессов в ее организме – результат дихотомического деления единицы. «Если значение слова «дихотомия» истолковывать с точки зрения биологии, – возразил Вениамин Петрович виртуальному визави, – Недаром Каббала видит Вселенную как дерево. Каждая веточка в нем, разделяясь надвое, и создает дихотомию».