Мэри Расселл - Дети Бога

— Затевать скандал, — буркнул Рукуэи.

— Удачный образ, — заметила Суукмел, отлично зная Рукуэи. — Мне нравится эта фраза. Она напоминает о моем господине муже, рыскающем по двору после какой-нибудь утомительной встречи и доводящем себя до фиерно…

Она резко замолчала, ощутив, как на сердце словно пролился дождь. Палатка вдруг показалась ей тесной и душной, переполненной, хотя с ней были только Таксаю и Рукуэи.

— Мне надо выйти, — неуверенно произнесла она, — на воздух.

Таксаю опустила уши, а Рукуэи посмотрел на нее с сомнением.

— Да, — сказала Суукмел тверже, потому что они усомнились как в ее мудрости, так и приличии ее манер. — Мне надо пройтись.

— Как Ха'анала может быть моей кузиной? — спросил Рукуэи у Суукмел несколько дней спустя, когда они позавтракали странной, но вполне съедобной пастой, поставляемой семейством Лаакс. — У моего отца не было брата или сестры. И как чужеземец может быть шурином Шетри?

Суукмел заметно напряглась.

— Исаак, конечно, необычен, но поет он превосходно — разве нет?

Перемена темы не осталась незамеченной.

— Я задал бестактный вопрос?

— Бестактный? — повторила Суукмел.

Она знала, что этот день придет, но никак не ожидала, что это случится при таких обстоятельствах. Среди лишенных ранга детей, подраставших в гареме Хлавина, гордость своей родословной не поощрялась, но Рукуэи знал, кто его отец, хотя вряд ли был в курсе того, что Хлавин совершил, дабы стать Верховным. «О чьем бесчестье поведать раньше? — спросила она себя. — Отца или дяди? Невинных нет, если не считать детей мертвецов: Ха'аналы и Рукуэя».

— Не отведешь ли меня к своему месту на склоне холма? — весело спросила Суукмел, вставая с неказистой подушки, благоухавшей горным мхом.

Подойдя к выходу из палатки, она подождала, давая глазам время привыкнуть к свету и взирая вверх, на красочные формы, которые она поначалу приняла за причудливо спроектированные городские стены, окружающие долину.

Рукуэи пристально смотрел на нее.

— Все настолько плохо? — спросил он, тоже поднимаясь на ноги.

— Полагаю, со временем я научусь видеть дальние предметы, вместо того чтобы их воображать, — сказала Суукмел, подтверждая его подозрения. — Шетри говорит, что это не крепостной вал, а горы! По его словам, чтобы достичь вершин, потребовалось бы непрерывно взбираться в течение шести дней. А как далеко место, куда ходишь ты?

— Достаточно далеко для секретного разговора, — ответил Рукуэи.

Покинув палатку, они начали подъем, остерегаясь незакрепленных камней, превращавших восхождение в карабканье, Суукмел пыталась сориентироваться, глядя под ноги, — не в знак подчинения, но чтобы сфокусировать взгляд на сравнительно твердом и близком грунте; Поднимая глаза каждые несколько минут, она пыталась оценить размеры предметов, но всякий раз удивлялась, обнаруживая, что какое-нибудь «дерево» — всего лишь кует, растущий гораздо ближе, чем она полагала, или когда яркое цветное пятно, принимаемое ею за плащ человека, находящегося довольно далеко, внезапно обращалось в бегство, взмывая в разреженный воздух.

— Вещи не всегда такие, какими кажутся, — сказала Суукмел вслух, когда Рукуэи помог ей сесть на ствол рухнувшей тупы.

Переведя дух, она оглядела долину, пытаясь привести в согласие то, что говорили ей глаза, с тем, что, как она знала, было на самом деле.

— В этом свете палатки смотрятся восхитительно, не правда ли? Словно драгоценные камни, искрящиеся на солнце. Интересно, что тут истинное? Красота палаток, наблюдаемых издали, или…

— Бедность, которую они скрывают, — закончил за нее Рукуэи, устраиваясь поудобнее. — Скажи, моя госпожа, что является настолько ужасным, чтобы о нем следовало говорить здесь.

Поначалу эта история казалась эпической поэмой о героях и чудовищах, тюрьмах и побегах, триумфе и трагедии. Суукмел рассказывала о сокрушающем единообразии неизменной традиции, о мире, в котором ничто не значимо, кроме того, что было установлено бесчисленные поколения назад. И она пыталась объяснить отчаяние, происходившее от знания, что ничего не изменить, и страх, что какое-то изменение случится: ужас перед неведомым и затаенное стремление к нему, боровшиеся в сердцах столь многих.

Захваченный этой повестью, Рукуэи далеко не сразу понял, что безымянный — это Супаари ВаГайджур; что сей изменник был его дядей — по браку с Джхолаа Китери, родившей ему дочь; что эта дочь ныне взрослая и беременна от Шетри Лаакса вторым ребенком; что глаза Ха'аналы похожи на его собственные, потому что у них общий дед. И прошло еще больше времени, прежде чем он уразумел, что Суукмел повествует о том, как Хлавин Китери сделался Верховным…

— Ты говоришь, что их убил мой отец? — вскричал Рукуэи. — Убил их всех? Собственную родню?

Он встал и шагнул в сторону — не высокий, но тощий и нескладный. Такой юный, подумала Суукмел. Такой юный…

— Я не верю! — настаивал Рукуэи, хвостом очерчивая вокруг себя круг защиты. — Это невозможно. Он бы никогда…

— Он сделал это. Сделал, мой родной! Постарайся понять! — я в таком же отчаянии воскликнула Суукмел. — Твой отец был точно молния в ночи: прекрасный, опасный, внезапный. Его вынудили! Они убивали его! Его упрятали за стены, более высокие, чем эти горы, — сказала она, махнув рукой на огромные скалы, понятные ей лишь наполовину. — Они заставили его умолкнуть, и он умирал! Умирал от молчания! Думай о музыке, которую он сочинял для тебя и других своих детей! Слушай ее в своем сердце! И знай, что она бы в нем погибла, если бы не…

Рукуэи осел на землю, точно ребенок, которым он, собственно, и был. Не стихавший в долине ветер гудел в его ушах, принося с собой пронзительный смех детей, гонявшихся друг за другом среди палаток, крики женщин, песни мужчин — обычный гвалт деревни, живущей повседневной жизнью. Глухой к этому веселому шуму, Рукуэи издали видел то, к чему была слепа Суукмел: нищету, скудость средств существования, неприкрашенную бедность, для которых пока не существовало слов ни в одном из рунских наречий, потому что никогда прежде на Ракхате не жили в таких условиях. — Как? — воскликнул он. — Как могло дойти до такого?

Подойдя к нему, Суукмел опустилась рядом на колени. Ощущая стыд и злость, Рукуэи вырвался из ее рук, затем опять вскочил на ноги, все еще гневаясь и страдая, и оставил мачеху, даже не посмотрев на нее, ибо был сыном своего отца и, ощущая в себе такой же заряд, искал сейчас, кого бы ударить. Сбегая вниз по склону, усыпанному каменными обломками, не обращая внимания на падения и порезы, он спешил на голос своей кузины, к маленькой толпе, состоявшей из руна и джана'ата. Ха'анала помогала им возводить — неведомо зачем — преграду через узкую быструю реку, протекавшую по центру долины, и ее странная речь отчетливо звучала сквозь общий гомон.