Александр Етоев - Спикосрак капитана Немова

Мы по очереди спустились вниз и стояли теперь, прижавшись друг к другу, в тесной нише, завешанной какими-то тряпками. От тряпок пахло духами и нафталином. Стенки ниши, там, где стояли мы, были каменные; дальше, там, где висели тряпки, почему-то были из дерева.

– Мать честная, да это же мы в шкафу! – догадался вдруг дядя Коля Ёжиков.

Теперь я понял, что это висели за тряпки. Это были пальто и платья. И потому от них воняло духами, что все они были женские.

Наконец до меня дошло. Мы были не где-нибудь! Мы через фальшивую печную трубу попали в комнату к Вере Павловне, нашей соседке, и пребывали в настоящий момент в ее платяном шкафу, нюхали ее нафталин и прислушивались к звукам снаружи.

Главным звуком было прерывистое гудение, будто в комнате работал прибор, что-то наподобие бормашины. Еще слышались жалобное потявкиванье, приглушенное, со слезой, мурлыканье и какое-то вроде бы подвыванье. Затем снаружи щелкнул дверной замок, и в комнату ворвались два голоса. Один из них принадлежал Севастьянову, другой – Сопелкиной.

– Сегодня главный день моей жизни, – восторженно говорил Севастьянов, глуша голос неизвестного аппарата, того, что производил гудение. – Сегодня моя дорогая, моя бесценная, моя искусственная пиявка, над созданием которой я трудился не разгибая спины вот уже, считай, десять лет, наконец-то обретет жизнь…

– Как же, жди, – перебил его голос Сопелкиной. – Было уже с банками-невидимками…

– Молчи, женщина. Ради этого счастливого дня я прощаю тебе и твое предательство, и твою глупость, и твой злой язык, и вчерашние пережаренные котлеты. Даже этих двух твоих придурков соседей прощаю, потому как есть теперь кем их заменить. Эй, мальчик, – голос Севастьянова стал иным – торжественным, глубоким и сильным; обращался он уже не к соседке, а к кому-то другому в комнате, – разве ты не рад выпавшему тебе счастью? Подумай только! Благодаря тебе люди получат то, о чем мечтали с древних времен, – мою искусственную пиявку. Вот я тебя ножичком сейчас немного чик-чик, ты даже и не заметишь, так это будет приятно. А потом – моей пиявочке, по кусочку: сперва печень, потом почечку, потом мозжечок. Понемножку, чтобы без перебора; она же у меня еще ма-а-ленькая, ей помногу нельзя.

Жалобное подвыванье сменилось всхлипами – чьими, догадаться было не сложно.

Дольше ждать уже не имело смысла, нельзя было дольше ждать. Мы кожей чувствовали, стоя за дверцей шкафа, как нож маньяка мечется между печенью, почками, мозжечком нашего похищенного товарища, не зная, что ему выбрать. Тяжелая дубовая дверца распахнулась под ударом ноги, и, раздвигая в стороны пронафталиненные пальто и платья, в облаке платяной пыли мы скопом вывалились наружу.

Картина, которую мы увидели, заставила бы ужаснуться и мумию. Связанный по рукам и ногам, в большом, вёдер на десять, корыте, скрючившись, сидел Шкипидаров. Рот его был заткнут мочалкой, в которой я признал нашу, пропавшую две недели назад. Но это было еще не все. Рядом с большим корытом стояли два корыта поменьше, и в них, кого вы думаете, мы увидели? Кота Василия и собаку Вовку, вот кого. Пасти их были заткнуты, как и у Шкипидарова, – правда, не мочалками, а каким-то полосатым тряпьем; лапы скручены, к хвостам привязаны гири.

На корыте, где сидел кот Василий, белой краской было написано: «Объект для дрессировки № 1». На другом, где томилась Вовка: «Объект для дрессировки № 2». Вот они-то, кот Василий и Вовка, и издавали те неясные звуки, что мы слышали из-за дверцы шкафа. Самый главный же, неутихающий, звук, похожий на гудение бормашины, исходил из таза на табуретке, в котором в мутной фиолетовой жиже мокло что-то черное и резиновое.

Нависнув над корытом со Шкипидаровым, Севастьянов одной рукой оттягивал ему правое ухо, другой занес над головой скальпель, вот-вот готовый это ухо оттяпать. Вера Павловна сидела поодаль и ленивыми движеньями пальцев штопала дырявый чулок. Казалось, что происходящее в комнате нисколечко ее не волнует.

Увидев нас, изувер со скальпелем от неожиданности выронил инструмент. Тот со звоном упал в корыто, при падении перерезав веревку, связывавшую Шкипидарову ноги. Подопытный мгновенно вскочил и бросился под нашу защиту. Одновременно с падением скальпеля зазвенела на полу штопальная игла.

– Ваня! – сдавленно воскликнула Вера Павловна.

– Вера! – радостно ответил ей капитан Немов.

– Значит, это ты, гадина, их сюда привела? – злобным голосом спросил Севастьянов, пятясь в сторону табурета с тазом.

– Закрой пасть, старый веник, – сказала изуверу Сопелкина.

– Вы-то, умные, – дядя Коля уже возился с пленниками, по очереди освобождая от пут кота Василия и собаку Вовку, – вы-то двое как здесь очутились? – Понятно – хлопчик, сдуру съел чужой огурец, вот его, сонного, и скрутили. А огурчик ведь был прописан тебе. – Он ласково потрепал Вовкин загривок. – Есть, выходит, собачий бог, который всю правду видит. Ну, а ты, обормотина, – дядя Коля отвесил щелбан коту, – ты-то как ему дался в руки? Что, уже хорошего человека от плохого отличать разучился?

С виноватым видом Василий с Вовкой опустили свои головы к полу. Затем дружно оскалив пасти, освобожденные от тряпичных кляпов, зло уставились на ирода Севастьянова. Собака зарычала угрюмо, Василий негодующе зашипел.

– Что, братец, не ожидал меня здесь увидеть? – Брезгливо, как клопа на обоях, товарищ капитан Немов разглядывал своего единокровного брата. Немов сделался даже ростом выше, брат же, наоборот, сжался, словно перестоявший гриб. – Все изуверствуешь? Все ножичком людей чикаешь? И не стыдно? Другие вон, – он кивнул в сторону дяди Коли Ёжикова, – охраняют различные ценности, например, автобазы, от расхитителей социалистической собственности. Или, – он показал на нас со Щелчковым, – учатся, набираются знаний, чтобы в дальнейшем применять их с пользой на производстве. А собачку эту возьми, – Вовка вскинула голову и кивнула, – кошечку, – кот Василий удивленно посмотрел на товарища капитана, но тот понял свою ошибку и мгновенно ее исправил, – в смысле, кота. Думаешь, все их занятие только хвостом махать? Нет, не только. Они тоже вносят посильный вклад в строительство новой жизни. Собаку Павлова возьми, Белку, Стрелку… А ты? Дожил до седых волос, а в голове детский сад какой-то – ножички, искусственные пиявки…

– Ты меня моей пиявкой не тычь. – Брат пронзил капитана Немова гневным взглядом из-под низких бровей. – Моя пиявка, она пяти Днепрогэсов стоит. Да мне, если хочешь знать, Ленинская премия, считай, уже обеспечена. А что нескольких детишек ради этого пришлось покромсать, так то обычные издержки прогресса. Александр Матросов, вон, во время войны для общего дела грудью амбразуру закрыл. То же самое и мои подопытные, только на другом фронте – на медицинском. Думаешь, им не приятно ощущать себя героями науки? Конечно, приятно, тут и говорить нечего. Вот вы, ребята, – обратился он ко мне со Щелчковым, – если вам пионерская дружина поручит осуществить первый в мире беспарашютный прыжок с высоты два километра, прыгнете? Чтобы утереть нос Америке.