Дмитрий Григорьев - Кровь или семьдесят два часа

* * *

По всей квартире разносился выворачивающий наизнанку высокочастотный писк пожарной сигнализации. Он моментально заглушил несущиеся из телевизора звуки аэробики и топот прыгающей толстомясой приживалки. Из-под двери потянуло удушающим запахом подгоревшего молока. Трясущийся пол давно разбудил Вичу. Она приоткрыла глаз и с замиранием сердца посмотрела на мужа. Сегодня была суббота, единственный день, когда ее любимый мог вволю выспаться. Дича был настолько измотан, что его даже не разбудила утренняя разминка приживалки. Хоть в Виче и кипела злость на прыгающую в гостиной гиппопотамиху, она тихонечко лежала под бочком у мужа, боясь потревожить его сон. Однако возникшая какофония могла поднять даже мертвого.

— Сколько времени? — разлепляя глаза, спросил Дича.

— Шесть часов, — с ноткой негодования ответила она.

Ни слова ни говоря, он накинул халат и выскочил в гостиную. Такой отборной и хорошо поставленной ругани Вича никогда не слышала. Она знала, что ее Дича всю жизнь прожил в коммуналке и был закаленным бойцом кухонного фронта. Но то, что он умеет так искусно убеждать, удивило даже ее. То ли его крики разогнали весь дым, то ли нелестные слова в адрес приживалки были слишком крепки, но пожарная сигнализация вдруг замолчала.

— Не понимаешь слов, будем учить тебя рублем! — разносилось в неожиданно возникшей тишине. Ваша комната в три раза больше нашей. Так вот, если ты не уймешься, мы уменьшим нашу долю в квартплате в эти самые три раза…

Ничто так не убеждает крохоборов, как возможная потеря денег. В квартире наступило временное затишье, совпавшее с неожиданно проснувшейся любовью приживалки к многочисленной родне Зосима. Настало время ее паломничества по родственникам, близким и не очень. Вскоре даже глухие соседи, не понимающие русского языка, знали, какая нынче неблагодарная и наглая пошла молодежь. Монолог приживалки обычно начинался с одной и той же фразы: «Они хотят оттяпать нашу комнату, а нас, заслуженных тружеников, запихать в свою живопырку».

К концу недели молодых наглецов не осуждал только ленивый. Закончилось все тем, что ничего не подозревавшего Дичу вызвал на ковер спонсор.

— Выказывая неуважение к жене моего брата, ты выказываешь неуважение ко мне, — начал он без обиняков. — Мы вас сюда вывезли, так извольте вести себя соответствующе! — Мы ехали сюда лечить Вичу, а не пухнуть с голоду и плясать под дудку сумасбродной жены вашего брата, — устало ответил Дича.

Пересказанный разговор привел Вичу в бе шенство. Она глядела в упор на торжествующую приживалку, но энергетические запасы виккианской воительницы были пусты, и интриганка безнаказанно порхала по квартире. Если, конечно, коровы могут порхать.

«Когда же мои силы вернуться ко мне? — вопрошала Вича полную луну. — Не пора ли мне домой?» Мысли о возвращении все чаще посещали ее, и она исподволь начинала готовить к этому Дичу. Муж был не против. И они втайне ото всех начали укладывать вещи, оставляя только необходимое для повседневной жизни. Им снова пришлось сесть на сосиски с макаронами, а сэкономленные деньги откладывать на обратный билет.

Шестой час Муж пациентки стоял в коридоре реанимации и ждал, пока его жену переложат с каталки на многофункциональную кровать в боксе номер тринадцать.

«Кто бы сомневался», — грустно улыбнулся мужчина, вспоминая слухи о том, что его жена ведьма.

Подключение к аппарату жизнеобеспечения и различным мониторам занимало немало времени. Дича все еще стоял в коридоре, когда подошел дежурный пульмонолог. Они были хорошо знакомы по совместной научной работе. Тот был специалистом по искусственной вентиляции легких, и Дича был уверен, что его жене будет оказана помощь на самом высоком уровне.

Пока Вичу перекладывали и подключали к стационарному дыхательному аппарату, Дича поведал коллеге их невеселую историю предыдущей ночи.

— Держись Дмитрий! Мы сделаем все возможное, чтобы спасти ее, — заверил врач, — и начнем с нашей последней разработки по охлаждению тела.

Он вкратце описал новейшие исследования невропатологов, проведенные с пациентами, которые находились в похожей ситуации.

— Было показано, что охлаждение организма в первые сутки защищает мозг, подвергшийся длительному кислородному голоданию, — вселил он маленькую надежду.

— Это как раз то, к чему ты стремилась, малыш, — тихо произнес Дича, склоняясь над женой. — Лучший госпиталь с передовыми технологиями. Уж если они не помогут, то никто не поможет.

— Я не хочу тебя пугать раньше времени, но ты должен знать, — продолжал врач. — Многолетняя практика показывает, что если через трое суток рефлексы не возвратятся и пациенты не начинают дышать самостоятельно, мы уже ничем не сможем помочь. Ты сам врач и понимаешь, что положение очень серьезное. Держись! На душе у Дичи было пусто и одиноко.

«Что я буду делать в этой чужой стране, если Вичи не станет? Без нее моя жизнь потеряет всякий смысл. Мы и приехалито сюда только чтобы она жила как можно дольше и, по возможности, лучше. И вроде жили уже неплохо. Зачем мне это все теперь одному?» Из транса Дичу вывела трель мобильного телефона в заднем кармане брюк.

— Да? — Привет Димон! Куда вы запропастились? — зазвучал бодрый голос Шуры на другом конце.

— Мы в реанимации больницы Хопкинса.

— Что случилось? Опять ребенок с трубкой в горле мучается? — Спросил он, вспоминая прошлогодние мытарства.

Тогда главной жалобой Вичи была боль в горле от ненавистной дыхательной трубки. Конечно, сказать она об этом не могла и все из-за той же трубки, которая не давала работать голосовым связкам. Но каждый раз, когда спрашивали, что ее беспокоит, она постоянно показывала на горло.

— Боюсь, что сейчас это не самая главная проблема, — чуть не плача ответил Дича. — Наша Вича в коме и вряд ли что-нибудь чувствует.

После длинной паузы прозвучал упавший голос Шуры: «Ну, ты давай, не раскисай. Держись там. Я сейчас приеду».

Боясь окунуться обратно в свои черные мысли, Дича ухватился за телефон как за соломинку и позвонил близким друзьям в Чикаго. Вся научная группа, в которой он когда-то работал, вот уже три года как перебралась в этот северный мегаполис.

Руководитель группы был приглашен туда на высокую должность. Бывшие коллеги Дичи тоже обиженными не остались, получив внеочередные научные звания. Дичу долго уговаривали ехать с ними, но он тогда думал не о перспективах роста, а о Вичином здоровье. В холодном Чикаго она наверняка чаще простужалась бы, а любая инфекция для нее могла стать последней.

Да и доверяла она только Хопкинским докторам. А вера больного в своего врача — уже половина успеха лечения, и они остались в Балтиморе. Но за долгие годы совместной работы группа ученых стала одной семьей, и Дича до сих пор поддерживал с ними теплые отношения, а особенно с коллегами из Китая. Поскольку научная деятельность была малооплачиваемой, американцы, отдали ее на откуп иммигрантам. Редкая лаборатория обходится без грамотных работников из бывшего коммунистического лагеря, где квалифицированный труд был не в почете. Когда Дича говорил, что фельдшером на «Скорой» зарабатывал в три раза меньше своего шофера, американцы думали, что это очередной анекдот. Похожая ситуация была и в Китае. Поэтому многие лаборатории изобиловали представителями интеллигенции из этой перенаселенной страны. Не стала исключением и их научная группа. Большинство ее сотрудников прошли схожий путь к самоутверждению в новой стране и хорошо понимали друг друга. Ближе всех Дича сдружился с жизнерадостной китаянкой из секции генетиков. Именно ей он и поведал о своей беде. Но долгим разговор не получился. Вскоре бокс наводнился медперсоналом и ему пришлось быстро попрощаться.