Свен Карстен - Страна Лимония

Юрий Александрович хмыкнул, стукнула дверца шкафа.

– Есть рябчик ненадеванный, пойдет?

Серёга обернулся – рябчик оказался не птицей, а еще одной тельняшкой, без рукавов, в виде майки. Крыса, прикрывшись ниже пояса одеялом, стягивала через голову свитер заодно со своей вечной желтой майкой. Отбросив их комком в сторону, Крыса легко и освобождено вздохнула, повела плечами и пошлепала себя ладонью по голому животу.

– Надо худеть, – сказала она. Хотя худеть-то ей было уже некуда.

Юрий Александрович внимательно разглядывал ее, наклонив голову набок. Крыса замедленными движениями взяла майку-рябчик и принялась ее расправлять.

– Ой, она мне, наверное, большая будет… – сказала она мечтательно.

– Так, – скомандовал дядя Юра. – Женька, кончай придуриваться. Хочешь поработать – так и скажи.

– Ну, я не зна-аю… – протянула Крыса. – Наверное, поздно уже…

– Женька! На работу – шагом марш!

– Хорошо, дядя Юрочка, – Крыса откинула одеяло и вскочила, нетерпеливо переступая по подушкам голыми ногами. Ну, точно, другая девчонка совсем. От прежней анархистки и борца за свободу-народу остались только черные трусишки на завязочках.

– Серёжа, ты можешь пока посмотреть альбомы, у Юрия Александровича их много. Ведь можно же, дядя Юра?

Дядя Юра деловито доставал отовсюду фотографические принадлежности, навинчивал на фотокамеру какие-то кольца, разматывал провода, включал лампы. Одна лампа была с самодельным абажуром из старого зонтика. Небогато жил Юрий Александрович.

– Смотрите что хотите, молодой человек, – сказал он, укрепляя на стене на гвоздях большое темное покрывало. – Альбомы там, в углу. А лучше – смотрите на вашу подругу. Только не мешайте нам работать своими советами.

Серёга, чтобы не мешать, отошел к стене, сел на пол и оперся спиной. Эти двое – Женька и дядя Юра – не нуждались ни в нем, ни в его советах. Они вообще ни в чем не нуждались. Они работали. Деревенские работают – картошку копают, городские – голыми фотографируются.

Было это так: Женька, освещенная зонтиком, стояла на фоне темного полотна, и даже не стояла, а постоянно двигалась, поворачивалась, изгибалась, как будто перетекая из одной двухсекундной позы в другую, каждая – чуднее предыдущей. При этом Женька неотрывно смотрела на дядю Юру, а точнее сказать – на его фотокамеру, взгляд Женьки был блудливым, улыбка летучей и дразнящей. Женька то обнимала себя за плечи, то ладонями подбирала волосы вверх, то заводила руки за спину и слегка приседала, то расставляла ноги пошире и наклонялась вперед, придерживая грудки кончиками пальцев. В каждом плавном движении была нарочитая лень и показуха, как у кошки, нежащейся на теплой печи.

Юрий Александрович, соблюдая от Женьки дистанцию метра в два, тоже находился весь в движении, тоже приседал, становился на одно колено, выпрямлялся и поднимал камеру над головой, а один раз даже с кряхтением лег на пол. Смотрел он при этом не на Женьку, как можно было бы ожидать, и как точно делал бы на его месте Серёга, а только на свою фотокамеру – маленькое зеркальце на ней тоже показывало Женьку, только была она там какого-то странного цвета. Каждые две секунды Юрий Александрович нажимал кнопку на камере, отчего та пыхала ярким светом, щелкала и жужжала, потом дядя Юра командовал Женьке: "Делай!" – и Женька перетекала в следующую позу. Как-то она сама, без подсказок, соображала что именно надо "делать" – повернуться попой, поджать левую ногу или даже приспустить трусы. Душа Серёге подсказывала, что девчонки такие штучки с рождения знают, не иначе.

Тут дядя Юра бросил Женьке тельняшку-рябчик. Женька надела рябчик – и исчезла! Вместо томной кошки явился бравый моряк и защитник морских рубежей отечества! К нему прилагались: выправка-осанка, орлиный взгляд и твердая дисциплина. Даже имя изменилось: не Женька, и не Крыса, а – матрос Женькин. "Женькин, делай!" – командовал Юрий Александрович, и Женькин делал – брал под козырек, равнялся на лево, притоптывал пятками и натягивал тельняшку снизу так, что сверху вылезал и дразнился один из кукишей. Юрий Александрович нажимал кнопку, лампа вспыхивала, как маяк на море, камера жужжала лебедкой, капитан басил в мегафон: "Женькин, делай!", а Женькин был уже и рад стараться – натягивал воображаемый канат, карабкался по вантам, сияя голыми ногами, мыл палубу веревочной шваброй, а под конец даже станцевал "Яблочко".

Серёга только поражался увиденному. Кажется, он даже сидел с открытым ртом, как дурак. Иногда Крыса бросала на него беглый внимательный взгляд, усмехалась довольно и еще поддавала жару, так что дядя Юра не успевал жать на кнопку, а пластмассовый ящик под столом не успевал выплевывать готовые цветные фотографии. Наконец, все притомились, а в ящике кончилась бумага.

От такого театра спать всем совершенно расхотелось. Дядя Юра заварил себе и всем желающим чай с мятой и принес из кухни хлеб и варенье, Женька забралась с ногами на стул, натянула майку-рябчик на колени, и принялась лопать варенье и заедать его хлебом, ну и Серёгу тоже позвали. Юрий Александрович придирчиво рассматривал фотографии, большую часть бросал под стол как неудавшиеся, некоторые же прятал в альбом.

– Женька, Женька, – приговаривал он. – Тебе не анархисткой, тебе артисткой надо быть. В тебе, чертовке, талант сценический пропадает. А ты жизнь на чёрти что растрачиваешь.

– Я не растрачиваю, – отвечала Женька с набитым ртом. – Я борюсь. Против демократии и за свободу народу.

– Причем тут демократия… – вздыхал Юрий Александрович. – Что ты в демократии понимаешь!

– Я что надо понимаю, вы не думайте! В Америке была демократия – стал кризис и депрессия. У нас пытались собезьянничать – стало хуже, чем было. Нацболы пришли. Разве это правильно, когда важные решения принимают путем демократических опросов прохожих на улицах?!

– Неправильно, конечно, но при чем тут демократия?!

– Так это же она и есть.

– Нет.

– Не спорьте, дядя Юрочка, вы отстали от жизни, как все эльтеры. Народ должен быть свободен. Ведь это же ужас какой-то, когда Лимонов давно уже помер, а все еще указы подписывает!

– Ерунда, это Шойга подписывает.

– Но от имени Эдьки Лимонова!

– Это традиция такая. И чтобы с большевиками не ссориться. Не один черт, кто подписывает?!

– Не один. И это не традиция, а тирания. А будущее – за анархией. Анархия – мать свободы.

– Порядка.

– И порядка тоже. При анархии никто никого не угнетает. Потому, что если будешь угнетать – тебе сразу люлей навешают.

– Кто?

– Анархисты, кто же еще.

– И чем же тогда анархия от тирании отличается?

– Тем, что не тирания! Что вы придираетесь всё, дядя Юра?! Вы еще скажите, что против зла и угнетения не надо бороться!