Александр Петров - Джихан-2

Тетя Вера с тревогой посмотрела на меня, потом на девушку, вздохнула и ничего не сказала. Ганя поймала мой взгляд, сначала смутилась, а потом улыбнулась особенной, торжествующей улыбкой.

— Клава, — предложила она, — а давай ту самую.

— Ганя, ну тебя.

— Нет, давай, — продолжала настаивать Ганя.

Голоса поющих изменились под стать песне. Они стали резкими, высокими, разудалыми. Невозможными, не укладывающимися в голове стали слова, особенно припев: "Милый мой, твоя улыбка, манит, ранит, обжигает. И туманит, и дурманит, в дрожь меня бросает!".

В дрожь бросило и меня, в голове поплыли картинки, которых я не мог видеть в своей жизни: улицы, наполненные самодвижущимися экипажами и запруженные народом, движущиеся цветные тени в стеклянных окошечках больших ящиков, которые встречались в большинстве помещений. В довершение, чужой голос у меня в голове произнес дурацкое слово «пошлягер».

— Что? — переспросила тетя Вера.

— Пошлягер, — ответил я. — Пошлый шлягер.

— А? — рот у начальницы отряда долгое время не мог закрыться. Наконец, когда удивление прошло, она поинтересовалась. — Это что значит?

— Не знаю, — ответил я. — Само в голову пришло.

— Ума лишился, парень… — качая головой сказала тетя Вера. — Все вы, кобылы со своими песнями.

— Сейчас мы его поправим, — задорно произнесла Клавдия. — Давай про цыганскую звезду, — почти приказала она Гане.

Рыжеволосая амазонка стала играть совсем другую мелодию.

Девушки запели:

Амазонки оживились, заулыбались. Многие стали подпевать. Высоко над поляной взлетело:

Так вперед, за цыганской звездой кочевой,

на закат, где дрожат паруса…

— Тихо, тихо, — стала урезонивать разгулявшихся воительниц тетя Вера. — Не дай Бог услышит кто…

Я, не отрываясь, глядел в устремленные вдаль глаза рыжеволосой девушки. Как казалось мне, она глядела на меня. В ее глазах была мечтательная нежность. Будь я немного опытней, то понял бы, кому она адресована, по чьему следу в темном лесу мчалось воображение амазонки.

Глаза девушки наткнулись на мои, Ганя смутилась, заморгала, прекратила играть.

Воительницы недовольно зашумели, а тетя Вера, бросив свой взгляд на меня стала совсем мрачной.

— Ганя, спой еще, — раздались голоса.

Девушка вздохнула и ударила по струнам.

Они с Клавдией продолжили петь. В моей голове и так была каша. Когда ко всему, что случилось со мной сегодня добавилось явное, обращенное ко мне внимание девушки, мозги совсем отказали. Я не помнил, что пела девушка для меня. Лишь отдельные слова: "Все пройдет, и печаль и радость, все пройдет, так устроен свет" и "милая моя, солнышко лесное". Сознание, вытесняя все прочее, наполнял чудесный тембр ее голоса и сияние глаз. Сердце взлетало и падало, сладко сжималось от понимания того, что для меня, только для меня поет о любви девушка, лучше которой я не видел никогда раньше и не увижу".

Написав эти строки, Джек подумал, что мальчик Данилка, которым он когда-то возможно был, чертовски прав. Вспоминая лицо девушки, лицо Ники Громовой, он понял с каких давнопрошедших времен связаны они неразрывной связью взаимного влечения. Он вздохнул, и продолжил.

"…Пустынный, каменистый пейзаж, редкие пятна зелени, цепочка гор вдали. Я, как и мои товарищи, одет в зеленую форму.

На плече висел автомат с еще теплым от стрельбы стволом, на ногах были надеты кроссовки.

На обочине дороги рычал на малых оборотах странный гусеничный экипаж, который показался мне чуть ли не родным. Мне было непонятно теплое чувство к железному монстру, пока память не подсказала, из каких передряг вытаскивала отделение разведроты эта неказистая с виду, вооруженная скорострельной пушкой и пулеметом боевая десантная машина.

Двое, память напомнила, что их называют Федот и Маркиз, приволокли сильно избитого местного в длинной рубахе и съехавшей набок чалме. Он был загорелым, черноусым, обритым наголо немолодым человеком, непрерывно, как заклинание повторявшим "Не нада, не нада" и пытавшимся при этом вырваться из рук солдат, которые периодически поддавали ему ногами по ребрам за его дрыганье. От южанина несет резкой хлорпикриновой вонью, которая, впрочем, не мог перебить запаха дерьма.

— Выкурили, духа! — сказал молодой парень рядом со мной. — Там еще двое были. Не вылезли, задохнулись.

— А с этим что? — спросил я. — В расход?

— А хули с ним делать? — ответил он. — Правды все равно не скажет, а везти этого засранца в часть — на хуй надо. Тут Васька- сержант придумал кой чего…

«Духа» связали, поставили на ноги, надели веревку на шею. Башня БМД повернулась набок, ствол пушки опустился. Веревку привязали, так, чтобы душман стоял приподнявшись на цыпочках.

По знаку сержанта оператор-наводчик начал поднимать пушку. По мере того, как затягивается петля на шее, лицо «духа» начинало наливаться кровью. Он извиваясь, пыталя достать до земли ногами.

Периодически ствол опускался, чтобы дать духу вдохнуть воздуха. И я слышал, как несчастный хрипел: "Тойота дам, золот дам, жена дам, жопа дам". Неумолимый сержант, такой же как и я молодой парень, жестом показывал наводчику в башне — «Майна», наслаждаясь мучениями врага.

— Данилка, просыпайся, пора — тетя Вера толкнула меня в бок.

— А, что?! "Духи"? — я вскочил, шаря руками по сторонам в поисках автомата, но нашел лишь теплое, упругое бедро начальницы амазонок.

— Данила, ты что, одурел? — зашипела тетя Вера, ударив меня по руке.

Женщины засмеялись. Они уже были готовы, затянуты в свою черную форму, словно и не ложились спать вовсе.

— Просыпайся, горе мое, — сказала Вера Ивановна, протягивая мне кружку. — Лунатик.

— А что случилось? — осторожно поинтересовался я, пытаясь вспомнить, чего еще я натворил.

— Лунатик, точно, — непонятно чему радуясь сказала Клавдия. — Ганя пела песню про "черный тюльпан" и Лена спросила, что это такое. Так ты сказал, что это самолет, который гробы возил. И откуда ты все это знаешь…

— А сказал это таким басом, будто не мальчик вовсе, а мужик лет тридцати, — добавила тетя Вера.

— Чего не лянешь спросонья, — ответил я.

— Ладно, — сказала тетя Вера. — Мы выступаем через десять минут. А ты марш в обоз… И чтобы духу твоего тут не было.

Ганю мне удалось увидеть лишь под вечер, когда князь со своим штабом проскакал мимо телеги дяди Федора, согнав на обочину его и сотни других возниц. Рыжая амазонка ехала рядом с Иваном Васильевичем, по левую от него сторону. Она пронеслась совсем рядом со мной на белом жеребце, и мне показалось, что она улыбнулась мне. Я, забыв об осторожности, поднялся на телеге, чтобы как можно дольше видеть ее точеную, затянутую в черную кожу парадной формы фигурку. Как на грех в арьергарде свиты затесался молодой боярин Дуболомов. Роман потянулся было за плетью, но понял, что не успеет и лишь буркнул нечто неразборчивое.