Юрий Леляков - На пороге Галактики

Но — и не один же он в учебном корпусе! И — ему так нужна чья-то помощь, совет, поддержка! А вокруг — никого… Может быть, в аудиториях?

Кламонтов подбежал к ближайшей двери, рванул на себя — и застыл на месте. Он даже не успел подумать, что ожидал там увидеть — но от того, что увидел, мысли и чувства будто столкнулись в нем с почти ощутимым ударом. В аудитории, как ни в чём не бывало, проходил экзамен — за столом сидел философ, а напротив, за первой партой — староста их группы.

— Так от кого происходит земное человечество? — спросил философ.

— От Адама и Лилит… — дрогнувшим голосом ответил староста, поспешно пряча в рукав шпаргалку.

У Кламонтова от слов старосты перехватила дыхание, и всё поплыло перед глазами. Он судорожно схватился за дверную ручку, чтобы не упасть.

— Только я вот чего никак не пойму, — неуверенно продолжал староста. — На вступительных экзаменах мне тоже попален билет с вопросом о происхождении человека! И я ответил, что человек происходит от обезьяны — как полагалось тогда, по той школьной программе. II этот мой ответ был оценен на четвёрку… А теперь я не понимаю: был я тогда в принципе прав или нет?

— Да вы, что, действительно разницы не понимаете? — возмутился философ. — Ведь то — эволюционная теория, и только, а это — священная история! Это — основополагающее!

— Нет — а для себя-то я как должен представлять? Что человек происходит от обезьяны, по эволюционной теории — или от Адама и Лилит, согласно священной истории?

— Вот это да! — поражённо воскликнул философ. — И как же вы дошли до четвёртого… или до какого там… до пятого курса, если не понимаете этого? Вам, что, ещё на первом курсе не объяснили, что наука трансцендентальным образом сходится с религией, и слабым человеческим умом этого не понять? И это вообще не может быть предметом дискуссий, потому что это — предмет веры?»

— Ну, так… а что мы тогда вообще здесь изучаем? И как понимать все доказательства эволюции живой материи — если надо верить, что всё было сотворено одномоментно, и сразу — в готовом виде?

— Послушайте, — зашипел от гнева декан (а он откуда взялся?), присаживаясь на первую парту соседнего ряда, — представления о генах, хромосомах, клетках и тому подобном были введены исключительно для нужд медицинской и сельскохозяйственной практики! Ну, наблюдаются они под микроскопом — ну и что с того, что, наблюдаются? Да, всё выглядит так, как если бы они действительно были — но их неисповедимым образом нет на самом деле! Потому что иначе нам пришлось бы усомниться в священных, непререкаемых истинах, и, тем самым совершить святотатство, признав истинной наблюдаемую грубую реальность! Вот потому и существуют две разных истины: вузовская квазинаучная и общегражданская мифологическая!

— Так что же это получается? — не сдавался староста. — Цель науки — изучать заведомо ложный, иллюзорный мир для нужд чистой практики? И только-то?

— А вы чего хотели? — возмущённо размахивая руками, приблизился к преподавательскому столу ещё и завкафедрой физиологии, он же — научный руководитель Кламонтова. — Вы, что, не понимаете, что кощунствуете, пытаясь презреть священное, преступить основы?

— Но почему? — в голосе старосты прорвалась отчаянная решимость, и… Кламонтов вдруг понял, что слышит из аудитории голос вовсе не старосты, а…свой собственный! — Почему оно — священное? Почему — непререкаемое? Почему то, что подтверждается практикой — то ложно, а то, что просто кем-то когда-то сказано — то свято?

«Ах, вот ты как… А время-то идёт…»

Уже почти в полуобморочном состоянии Кламонтов захлопнул дверь и застыл, прислонившись к стене. В груди его будто что-то похолодело, а потом стало проваливаться внутрь. Хотя, кажется, декан не успел его увидеть… Но неужели всё это говорил он, а не староста? Он вёл разговор за старосту его голосом, и только потом — своим? (И он сейчас в состоянии думать о таком?) И аудитория — та самая, из которой, он раньше вышел, и которая тогда была пуста… Что, в самом деле, происходит? Или… что завладело его разумом, восприятием? И как с этим справиться, как разобраться, что это такое, и что теперь делать? И сможет ли он что-то сделать с этим сам, без посторонней помощи?

— Нет… — отчаянно, почти со стоном, вырвалось у Кламонтова. — Я помню, кто я на самом деле… Я — Хельмут Кламонтов, студент-заочник 5-го курса биологического факультета. Специализируюсь на кафедре физколлоидной физиологии человека и лягушек…

— А может, неорганической философии декана и метлы? — спросил староста, проходя мимо него сквозь стену в аудиторию. И снова — в ту caмyю, из которой не выходил…

«Может… — возникло у Кламонтова какое-то растерянно-отрешённое согласие — но лишь на мгновение, а затем с прежней силой вернулось чувство ненормальности, противоестественности происходящего. — Ой, нет… Как же это… Откуда он знает, о чём я думал, что видел? Или я схожу с ума? Нет, скорее в деканат… Загнали меня своей зубрёжкой — вот пусть и вызывают сюда психиатра. А уж он нецензурные слова на государственном языке должен знать…»

«А ты чего хотел? — вдруг снова раздался „внутренний голос“. — Чуда? Уж не такого ли?»

И тут же коридор перед Кламонтовым превратился в какую-то полутёмную комнату, похожую на аудиторию, только вместо парт стояли ряды низких металлических столиков, должно быть, раскалённых — под каждым, почти касаясь его, мерцали языки пламени. И однако — по этим столиком, спустив штаны и связав верёвками ноги, прыгали на соответствующих частях тела (или скорее левитировали — ведь прыгать так одним усилием мышц вряд ли возможно)… студенты его группы, но почему-то все — наголо обритые, с едва ли не унитазными цепочками на шее и странными татуировками на лбу.

— … Два тигра в ухе у дракона — правитель собирает войско… — забормотал неподалёку уже знакомый по кошмару с доской-экраном заунывно-утробный голос. — Вырвешь живот из носа — будет раскаяние… От вора головой отрубили палача — будет бесславный поход…

«Но что это? — пронеслось где-то на втором (или даже третьем-четвёртом) плане сознания. — Какая-то пародия — на что, на кого? Каких-то йогов? Шаолинь? „Книгу перемен“? И — зачем? К чему сейчас?»

«А может быть, ты хотел такого чуда?»

Кламонтов почему-то невольно (он как будто не хотел это делать), шагнул вперёд — и сразу отшатнулся, едва успев заметить, что всё вокруг снова мгновенно изменилось. И, хотя он опять был в привычном ему коридоре — сам коридор едва ли не из-под ног обрывался с высоты примерно третьего этажа в пространство над какими-то заснеженными развалинами, сквозь которые пробивалась жёсткая сухая трава. И там, на развалинах, сидели с хмурыми выражениями лиц почему-то совершенно голые преподаватели…