Александр Звягинцев - Ярмарка безумия

- Откуда такая уверенность?

- А я по глазам вижу… Кстати, много ты там у деда прочел?

- Ты меня как раз оторвала от описания его встречи с Крыловой.

- А, роковая женщина! Я ее, кстати, видела на одной премьере. Она же у нас дама светская. Вполне симпатичная тетенька, мне понравилась. Если бы я не знала, кто были ее родители, сказала бы, что в ней чувствуется порода. Дед не зря на нее сразу запал. Бабуля, конечно, с ней рядом не стояла!

- Безжалостная ты! - не сдержался Ледников. Уж Викторию Алексеевну вполне можно было и не трогать.

- Зато честная и справедливая, - ни на секунду не задумавшись, отрапортовала Гланька.

С едой она разобралась мигом, и уже через несколько минут они перебрались в большую комнату и принялись за ужин, запивая его итальянским вином, которое Гланька, разумеется, не забыла прихватить тоже.

А потом случилось то, что должно было случиться, к чему они оба были готовы уже с самой утренней встречи, что уже просто не могло не произойти.

Ледникова поразило то, что в постели Гланька вела себя совершенно не так, как этого можно было ожидать. Как будто вместе с одеждой она скинула с себя нагловатую самоуверенность и демонстративную циничность, которых, честно говоря, он ждал от нее и во время любви. Была тихой, покорной и даже как будто грустной. Рядом с ним лежала словно совсем другая женщина, не та, с которой все было понятно и просто. От этой неизвестно чего было ожидать.

Снег уже давно прошел, налетевший издалека морозный ветер разодрал в клочья тучи, между ними проступила полная луна, которая залила комнату сквозь голое окно неестественным синим цветом. Гланька спрыгнула с кровати, распахнула окно и подставила грудь с отвердевшими от холода сосками ворвавшемуся в комнату ветру.

Ледников, глядя на нее, вдруг почувствовал острую печаль. Нет, он не сожалел о том, что случилось между ними, он просто знал, что случившееся было не началом, а завершением какой-то важной части его жизни. А что последует за ним, знать невозможно.

Видимо, Гланька тоже испытывала что-то похожее. Постояв у окна, она вернулась в постель, не сказав ни слова, нырнула под шерстяной плед и затихла. И еще долго они лежали так, не тревожа друг друга, не помогая, но и не мешая разбираться со своими мыслями и чувствами.

Когда Гланька уснула, он спустился вниз и дочитал дневник судьи до конца. Про дело Ампилоговых там уже почти ничего не было. Запомнилась только несколько раз повторенная мысль о чьем-то «тайном присутствии», которое судья ощущает, но не может ничем подтвердить…

«И судье что-то мерещилось, - подумал Ледников, - место тут, что ли, такое?» Он подошел к окну и замер - на чистом и ровном, как простыня, снегу была отчетлива видна дорожка чьих-то следов - от калитки к дому и обратно. Ледников понимал, что следы могли оставить не неведомые и невидимые злодеи, а та же Нюра, например, но Гланьке говорить ничего не стал.

- Ну, поступим по-американски? - весело спросила она за завтраком.

- То есть?

- Ну, как же! Есть такой совершенно американский вариант. Сначала люди всю ночь трахаются со всем возможным усердием, а утром - давай поговорим, обсудим, что же произошло? Это был просто секс или нечто большее? Теперь у нас будут постоянные отношения или нет? Это было одноразовое развлечение или шаг к серьезным отношениям? Сколько раз в неделю мы будем теперь этим заниматься? У кого? А может, в гостинице? И кто будет платить в ресторане? А кто будет покупать презервативы? Может, по очереди?

- Нет, мы поведем себя как настоящие русские люди.

- Ого! Это как же?

- А мы просто пустим все на самотек. Будь что будет! Как получится.

- Занятно. Предпочитаем жить в неизвестности?

- Предпочитаем просто жить.

- Чтоб мыслить и страдать?

- Вот-вот.

Гланька допила кофе, унесла чашки. Вернулась она с мятым солдатским котелком. Ледников его хорошо помнил - котелок принадлежал судье Востросаблину, он сохранил его с каких-то незапамятных времен и, как рассказывал Артем, иногда готовил себе в нем на костре какую-то незамысловатую еду. Видимо, у судьи было связано с этим котелком какое-то важное для него воспоминание. Какое именно, теперь уже никто не узнает.

Ледников вопросительно посмотрел на Гланьку.

- Это дедов, - объяснила она.

- Я знаю.

- Положу на могилу.

- Какую могилу?

- Ну, куда мы бюст закопали…

- Глань, мы никого не хоронили, - по возможности убедительно и спокойно сказал Ледников. - А просто закопали кусок гипса. Всего-навсего.

- Тебе не понять, - упрямо сказала она.

- Чего? Чего мне не понять?

- Ведь я не была на его похоронах… Не приехала, потому что в Лондоне были тогда какие-то очень важные дела… Сейчас я и не вспомню, какие именно, но тогда они оказались важнее похорон деда. И поэтому, когда мы вчера закапывали этот… гипс, я вдруг поняла, что хороню деда. Вот такие дела. И теперь я хочу оставить там какой-то знак…

- Тебя проводить? - спросил Ледников.

- Не надо. Я одна.

На сей раз первым из города примчался Артем. Он с кривой усмешкой оглядел Ледникова и Гланьку и сразу ринулся наверх в кабинет судьи.

- По-моему, он ищет дневник, - сказал Ледников, прислушиваясь к шуму, доносившемуся со второго этажа. - Может, его остановить, пока он не перевернул там все вверх ногами?

- Ты что, хочешь, чтобы я сказала ему, что дневник у меня? - сразу насупилась Гланька. - Он же начнет приставать, чтобы я его отдала!

- В конце концов он тоже имеет на него право. Сын как-никак, если ты не забыла.

- Дед сказал, чтобы дневник взяла я! Он так и сказал: найдешь дневник, не показывай никому. Потому что там есть вещи, которые они не должны знать!

- Они?

- Они. Бабуля, папуля и его братец… Ты что - не читал, что он там пишет? О том, что устал от семьи, от жены и детей. Что в последние годы только и думал, как куда-нибудь уехать из дома, чтобы не сорваться, не наделать непоправимого. Но больше всего он не хотел, чтобы они догадались об этом. Один сын достал его своей демократической упертостью, другой раздолбайством. А жена… Жена давно стала бабулей. А он еще чувствовал себя мужиком. Рядом с той же Крыловой, кстати.

Вот чего у нее не отнять, так это умения резать правду-матку в глаза, подумал Ледников. Причем без всякого снисхождения к кому-либо. Чем-то тут она похожа на Нюру, та тоже лепит без страха и упрека… Действительно, зачем судье было посвящать в свои предсмертные чувства и мысли близких? Когда исправить ничего нельзя, а можно лишь отравить остатки своей и их жизни…

- А тебя, значит, он посвящать в эти страсти не постеснялся? Интересно, почему?

- А сам ты об этом догадаться не в состоянии? Он сказал, что я пойму все как надо…

- Ну что ж, пожалуй, тут он рассудил правильно. И все-таки… Уж если Артем примчался сюда в такую рань, вполне возможно, дневник нужен ему по каким-то очень серьезным причинам?