Анатолий Ириновский - Жребий

Когда дверь камеры за ним затворилась, Тимофей Сергеевич постоял немного, озирая помещение, перекрестился и сказал:

— Вот тебе, Тимоша, и казенный дом.

"Казенным домом" оказалась одиночка. В углу, у ее окна, располагались одноме-стные нары. Ни стола, ни табурета в камере не было. Давяще нависал низкий потолок. Со двора через окно, закрытое намордником, доносилось урчание мотора.

Да, мрачноватая обстановочка. Но это только так кажется свежему человеку. И надо же к ней как-то приспосабливаться.

Он обследовал нары — в камере кто-то совсем еще недавно сидел. Потом прове-рил парашу, осмотрел стены — никакой информации. Немота. Слепоглухонемые сидели.

Наконец, завалился на нары. "Эх, ты мать моя родная, кости жалкие мои! Ничего, перетопчемся как-то!"

Древнегреческим циклопом взирал на него дверной глазок. Тускло горела лам-почка.

Кто бы мог подумать, что еще сегодня жизнь отбросит его так далеко назад. А ведь на поверхности, казалось, если не учесть последнего визита Сатаны, был полный штиль. Событийный ряд его жизни воспринимался безмятежным. Но за обманчивым спокойствием вдруг последовал взрыв — ряд вздыбился. И жизнь вновь ему напомнила о своей жестокой трагической сущности. Усыпил его Василий Акимович христианской добротой, усыпил.

Не было никаких сомнений: до полного проигрыша оставался только шаг. И все же любыми ухищрениями надо было попытаться перехитрить гэбистов. Конечно, больше всего их раздражал портрет. Они боялись, что эта история скоро докатится до столицы, и тогда полетят головы местных руководителей. Там не станут особо допытываться, как появился портрет. И уж подавно не поверят во всю эту фантасмагорию. Кроме того, вме-нив в вину Нетудыхину появление его портрета, гэбисты вряд ли смогут ее доказать. Скорее всего, наоборот, они будут заинтересованы в сокрытии столь скандального про-исшествия.

Но это была лишь одна сторона дела — человеческая. А как поведет себя Сатана дальше? Как долго портрет будет висеть на доме быта? Не придумает ли изобретатель-ный Князь еще чего-нибудь похлеще портрета? Если расправа пошла на таком уровне, то от него можно ожидать, что угодно. И предвидеть что-то здесь почти невозможно.

"Слыгались, падлы, солидаризировались, — думал Нетудыхин. — Эти, идейные молодцы, отсюда давят, а тот, мазила бездарный, со своей стороны напирает. За что, Господи? Когда кончатся в моей жизни эти шмоны, тюрьмы, этапы, пересылки, лагеря, уголовники, начальники — где же твоя справедливость? Ну посадят меня, ладно. Сдохну я там. Тебе-то от этого какая польза?.."

Загремела кормушка. Надзиратель выставил свою физиономию в проем и сказал:

— Лежать днем на нарах не разрешается. Можно только сидеть. Поднимись, — и, увидев, что Нетудыхин сел, закрыл кормушку.

Да, молодой человек, кое-что вы подзабыли. Ходить можно. Можно сидеть. Мож-но стоять. Лежать нельзя. Это вам не дом отдыха. Режим есть режим.

"Обалдуй — "не разрешается"! Я еще пока подследственный, а не осужденный", — подумал Тимофей Сергеевич.

Вообще, в одиночках, нары на день пристегивались к стене. Нетудыхину повезло: здесь лежак, сваренный из труб и уголка, намертво был вмурован в цементный пол.

Тимофей Сергеевич поднялся и стал вышагивать по камере: от окна к дверям, от дверей к окну — пять шагов туда, пять обратно.

Как же они вышли так молниеносно на него? Портрет появился вчера. А сегодня они уже Нетудыхина оприходовали. Сутки. За такую работу надо ставить "отлично". Но неужто наша жизнь столь пропитана сыщиками и стукачами, что отыскать органам нуж-ного человека не представляет никакого труда? Это же ужас!

Ужас, однако, был элементарной повседневностью. А ларчик открывался просто.

В понедельник, около шести утра, дежурному офицеру по управлению КГБ по-звонил некто Анчуткин Владимир Борисович. Он сообщил, что на доме быта, вместо на-ходящегося там портрета Ленина появился портрет неизвестного человека. Он знает имя этого честолюбца. И назвал фамилию Тимофея Сергеевича. Более того, указал точно, где и у кого он сейчас находится и когда прибудет в город. В конце разговора представив-шийся Анчуткин попросил дежурного, если об этом "фулиганстве" будет сообщено в га-зетах — он именно так и произнес, — то пусть упомянут и его имя, Анчуткина, что он первый сообщил властям о таком неслыханном безобразии.

Информация была проверена моментально — послали дежурную машину — и, к удивлению, подтвердилась.

По горячим следам навели справки об Анчуткине, кто таков. Оказалось, в городе Анчуткин имеется только один. Действительно, Владимир Борисович. Работает в школе физруком. В данный момент отсутствует, находясь в санатории на Черном море. Очень интересно, как это можно быть на Черном море и одновременно звонить из местного те-лефона-автомата?

Через час в управлении состоялось совещание руководства. Портрет решили срочно демонтировать. Нетудыхина сняли. Каково же было удивление гэбистов, когда на рассвете наступающего дня портрет Нетудыхина проявился прямо на самой стене дома быта.

Впрочем, Тимофей Сергеевич пребывал в неведении всех этих подробностей. Ин-туитивно он, конечно, догадывался, что та оперативность, с которой его гэбисты зацапа-ли, была осуществлена не без помощи Сатаны. Но заявлять об участии в его деле каких-то потусторонних сил было совершенно невозможным. При таком повороте его ожидал желтый дом. И это вполне бы устраивало КГБ.

Опять он оказывался в очередном тупике. Как он ни изворачивался, как ни изо-щрялся, везде ему выходил проигрыш. Кислород перекрыли наглухо. Надо было ожидать новых непредвиденных зигзагов судьбы, и, может быть, там ему замаячит надежда.

С наступлением ночи он никак не мог заснуть. Все крутился, переворачивался с боку на бок, на спину, животом вниз — тщетно, сон не шел. Зато пришло стихотворение:

Пошли мне сон, Господь, и дай покой от дня,

Который у меня забрал всего меня.

Я еще там, среди других людей,

Но Ты меня верни мне поскорей,

Избавь от шума, от суеты людской,

Пошли покой, пошли один покой.

Я ни удач, ни счастья не хочу

И даже уже больше не ропщу.

Дай мне побыть наедине с собой.

Я позабыл, кто есть я и какой.

Пошли мне сон, дай плоти отдохнуть,

Чтоб завтра вновь продолжил я свой путь…

Потом он наконец-то забылся. И снилась ему Воркута.

Этот сон с маниакальной навязчивостью преследовал его долгие годы. Чувство реальности происходящего иногда накалялось до такой степени, что от его переживания он в волнении просыпался. Понимал: это всего лишь сон. С трудом, медленно, погружал-ся опять в забытье — сон повторялся. Тот же самый. Снились шахтные задворки, черда-ки, какие-то лабиринты, заваленные хламом, — конкретные реалии менялись, но неиз-менным оставалось одно — погоня. Он все увертывался, уходил, чувствуя за спиной то-пот озверелых солдат. И вновь просыпался, уже проклиная навязчивый сон. Комплекс преследования. В чистейшем своем выражении.