Алексей Грушевский - Игра в Тарот

— Я сдаюсь им, Пётр — обречённо вздохнул Еуша, и сделал шаг навстречу Руфосу.

Римские солдаты встали по бокам, и Еуша пошёл между ними обратно в город. За ними, на некотором расстоянии беспорядочно потянулась многочисленная, возбуждённо что-то галдящая, храмовая стража, неровно ощетинившись палками и факелами. Никто его не вязал, не заламывал руки, не бил и оскорблял. Он шёл между закованными в сталь легионерами как свободный человек, римский гражданин. Оглянувшись, последний раз, Еуша увидел, как его, наконец-то пробудившиеся, апостолы быстрыми ужами испугано расползаются с залитой лунным светом лужайки в тени раскидистых маслин.

Там, где только что было их импровизированное стойбище, остались только черепки

битых кувшинов, куски обглоданных лепешек, беспорядочно разбросанные потухшие факелы и, кроме того, темнели в лунном свете бесформенными пятнами кучки брошенного мятого тряпья, видно кто-то из апостолов удирал нагишом. Посреди этого разгрома стоял Руфос, и что-то тихо говорил внимательно внимающему почтительному Пётру.

Процессия быстро прошла, словно, вымерший город и доставила Еушу во дворец первосвященника. Римские солдаты тут же покинули его, передав в руки слуг синедриона. Некоторое время Еуша стоял посреди двора, окружённый насмехающимися над ними стражниками. Разглядывая двор, Еуша заметил, как вошёл Пётр. Видно он был послан Руфосом в качестве наблюдателя, так как он никак не выдавал свою принадлежность к сторонникам Еушы, и даже, когда его прямо об этом спросили, с негодованием отверг эти подозрения.

Появился слуга, который в некоторой степени, даже, неожиданно почтительно, пригласил Еушу идти за ним. Скоро он оказался в небольшой аскетически обставленной комнате. Всё убранство её составляли лишь культовые предметы, многочисленные свитки, сложенные в стенных нишах, и простые деревянные скамейки вдоль стен. На одной из них сидел почтенный старик. Он кивком головы указ Еуше, чтобы он садился. Некоторое время они в молчании смотрели друг на друга. Еуша узнал его, это был Анна, сын Сифа. Самый старый и мудрейший учитель, более полувека бывший первосвященником, и даже смещённый Валерием Грантом, он по-прежнему негласно оставался им, настолько был непреклонен его авторитет. Мудрый старик первый обратился к Еуше:

— Я пригласил тебя потому, что ты должен понять, что ты являешься, возможно, сам того не ведая, слепым орудием в руках наших врагов. Разорви с ними. Останься со своим народом и верой отцов, и мы простим тебя. Мы допускаем и прощаем заблуждения, но никогда не простим сознательной измены.

— О какой измене ты говоришь учитель? Я ищу истину, и я знаю истину! И всё что делаю я, я делаю ради Отца моего — господа нашего — по-мальчишески запальчиво ответил Еуша.

Анна глубоко и печально вздохнул.

— Есть черта, которую никто не должен переходить. Можно спорить о сущности нашего Бога, но ты связался с нашими исконными врагами, которые хотят погубить наш народ. Признайся в этом.

— Погубить наш народ? Насколько я понял, единственное, что хочет Пилат, это построить водопровод. Неужели вместе со свежей водой придёт наша погибель? — рассмеялся Еуша.

— Пилат никто, он глупый солдафон. Мы свергнем его, это вопрос лишь времени — ответил Анна.

— Вы свергните Пилата? Да как? — удивился Еуша.

— Ну что ж, давай, поговорим на чистоту — Анна придвинулся к Еуше. — Ты отсюда уйдёшь или раскаявшимся, став снова нашим, или на казнь, которой тебя придаст твой же прокуратор. Так что, как видишь, мне нечего бояться быть с тобой откровенным.

Анна замолчал, хитро улыбнувшись, видно смотря какой эффект произведут эти слова на Еушу. Затем продолжил:

— Пилат — солдафон, вояка. У него руки чешутся перебить побольше врагов. Это инстинкт, только так он ощущает себя настоящим победителем. Наши люди падки до самозваных пророков, типа тебя. Как-нибудь найдётся некто, кто соберёт большую толпу. Достаточно будет шепнуть Пилату, что это собрались бунтовщики, как он их, не думая, изрубит. Ну а после, останется пожаловаться наместнику в Сирию, на то, что он перебил кучу мирных верующих, и дни его прокураторства будут сочтены. Видишь как просто?

— И вы способны науськать его убить множество своих же единокровных братьев, чтобы от него избавиться? — Еуша был потрясён.

— Зачем же своих? Самаритяне вполне подойдут — ухмыльнулся Анна. — Так что Пилата мы обыграем, это вопрос лишь времени, дело не в нём.

— А в ком же? — спросил Еуша.

— В той ведьме, что стоит за ним! Вот кто по настоящему опасен! — благообразный облик Анны на мгновение исказила жуткая гримаса, в который была и злоба, и отчаянье, и страх.

— Неужели эта хрупкая женщина так страшна? — засмеялся Еуша.

— А-а-а, да ты её знаешь! Это признание дорогого стоит, вот откуда столько яду в тебе — протянул Анна, и тут же продолжил, резко подавшись вперёд, вперев в Еушу свои, вдруг ставшие безумными, глаза. — Да она страшна, Она очень страшна. Она многое знает о нас. Знает то, что должно быть навсегда забыто, стёрто из памяти. То, что уже забыто, похоронено навсегда. То, что не помнит уже практически никто, остались лишь немногие посвящённые. Она одна из них. Она из храма Тота.

Еуша похолодел, вспомнив рассыпающие папирусы на столе прокуратора. Как-то неожиданно тихо и хрипло он спросил:

— Значит это, правда?

— Что? — прошептал склонившийся к нему учёный старик.

— То, что исход было изгнанием больных и сумасшедших — едва слышно прохрипел Еуша.

— Да — почти неслышимым эхом прошелестел ответный вздох.

Еуша, словно задыхаясь, резко встал и сделал несколько быстрых шагов по комнате. Его сердце бешено колотилось, ком в горле душил его, невольно он дернул и разорвал впившийся в плоть как железный обруч ворот рубахи.

Анна неподвижно сидел, внимательно наблюдая за ним. Наконец когда Еуша немного успокоился и сел, сокрушённо согнувшись, мелко и нервно дрожа, он снова обратился к нему:

— Вижу, тебе не безразличен наш народ. Тебя трогает его былое бесславие. Уверен, ты всё сделаешь ради его грядущей славы.

— О какой славе ты говоришь? — горько отозвался Еуша.

— Наш Бог нам обещал власть над Миром и всеми народами. Разве ты это забыл?

— Власть над миром, над народами. Как мы достигнем её, если мы вымираем от болезней? Если мы больны со дня своего рождения. Разве больной и немощный может победить сильного и здорового?

Анна поднялся, сел рядом с Еушей и, обняв его, вдохнул ему прямо в уста:

— Да, может!

— Но как? — рыдал Еуша.

— А как мы завоевали эту землю? Легенды гласят, что стены рухнули перед нами. Но то легенды… Мы вышли больными из Египта. Сорок лет мы, вымирая, бродили по пустыни. Жрецы думали, что мы все останемся там. Но все мы не умерли, некоторые выжили. Скитаясь по пустыне, мы встретили в ней множество малых народов. Все они, встретившись с нами, начинали болеть и умирать, а немногие выжившие потом присоединялись к нам. Ведь их племена были уничтожены. Куда им было идти? Так что, в конце концов, несмотря на мор, нас стало немногим меньше чем в начале. В какой-то момент смерть остановилась. Мы больше не вымирали как прежде. И тогда, те, кто остался, пошли на эту землю. Мы не штурмовали стены и города. У нас не было ни оружия, ни воинов. Мы только встали вокруг них своими таборами, и внутри огородившихся от нас стен начался мор. Вот как упали стены! Видишь, наш Бог очистил для нас эту землю, как и обещал. Он, насылая на нас болезнь, оказывает нам милостыню. Закаляет нас, делает сильнее. Не бани и гимнасии, а грязь и язвы творят нашу мощь. Вобрав болезнь в себя, честно отдав Господу его долю, мы получаем оружие, перед которым никто не устоит. Никакая армия, никакое царство. Придёт время и он очистит для нас всю землю. Они, изнеженные в своих банях, начнут умирать, а мы уже отдавшие дань его гневу, останемся, забирать их землю и порабощать немногих выживших.