Алексей Грушевский - Игра в Тарот

Впрочем, этого оказалось достаточным — Каиафа удовлетворённо заметил, что он, таким образом, сознался в ереси, и потому на утро предстанет перед судом синедриона.

На утро, ещё засветло, состоялся суд. И снова, как только Еуша был выведен во двор из караулки, ещё в едва светлеющей предрассветной мгле, первое, что он увидел — внимательно следящего за происходящим Пётра. Казалось бессонная ночь, никак не сказалась на солдате, он был всё так же подтянут, суров и внимателен. Еушу отвели в Лашкат-гаггаззиф, мощёную палату в юго-восточной части храма, где, несмотря на неурочный час уже собрались почти все члены синедриона.

В огромном и холодном зале, едва освещаемым сквозь провалы высоких окон мутным, еле сочащимся, словно до конца ещё не проснувшимся, предрассветным светом, начались бессмысленные споры и дискуссии. Поёживаясь от утренней сырости, Еуша спорил с каким-то необычным вдохновением, мастерски избегая многочисленные искусственно расставленные ловушки. Собственно, в чём в чём, а в этом он весьма поднаторел за предшествующие годы общения с фарисеями.

Так что его так и не смогли убедительно уличить в ереси и нарушении запретов налагаемых верой. На обвинения разрушить Храм — Еуша лишь презрительно хмыкал, понимая, что это деяние полностью попадает под юрисдикцию Пилата, в котором он имел все основания быть уверенным. Так что, как и на ночном допросе Каиафы, единственное, что могли ему предъявить, это его утверждения, от которых он упорно не хотел отказываться — что он Сын Божий, то есть мессия, имеющий право на Царство Иудейское.

Судя по всему, затягивать заседание в планы Каиафы не входило, и вскоре Еушу повели на настоящий суд — суд Пилата.

На этот раз ему связали руки и накинули на шею петлю. Утреннее солнце только-только нежно красило красным верхушки башен и зубчатых стен, когда его вывели из прохладной тени храмового двора и повели по высокому мосту через долину Тиропеон к возвышавшемуся на той стороне огромному, похожему на застывшую и рассыпавшуюся ломаными кусками с повсеместно обнажившимися рядами костей тушу дракона — иродову дворцу. Его вели под первыми лучами восходящего солнца, залившего своим густым красным светом свободный от теснящихся стен и башен мост, так что казалось, что его ведут прямо во, встающий навстречу, огромный огненный шар.

Еуша невольно оглянулся вокруг себя на самой середине вздымающегося над городом моста и перед ним был весь Ерашалаим — скопище, сдавленных городскими стенами и потому теснящихся вверх, трущоб, между которыми высились циклопическая громада Храма с, прилепившийся к ней, Антониевой башней и несколько беспорядочно разбросанных дворцов. На дне котловины и окружающих стены низин клубился туман, и, казалось, что город, вблизи такой грязный и старый, отсюда в розовом свете рождения нового дня, был какой-то сошедший из счастливого сна сказкой, нереально красивой, чистой и лёгкой мечтой, воздвигнувшейся на летящем в бесконечном небе клубящимся облаке.

Скоро показались ворота резиденции прокуратора. Несмотря на бешенный стук, их долго не отпирали. Наконец раздался лязг засовов и огромная, невольно притихшая, толпа, робея, ввалилась во двор, остановившись перед мраморной лестницей, ведущей на небольшую площадку с лёгким портиком, перед которым стояло мраморное кресло, с крылатыми львами по бокам вместо ручек.

В наступившей тишине, перед пустым римским троном пришлось стоять довольно долго. Наконец раздался звук фанфар, откуда-то сбоку вышла и встала перед лестницей цепь легионеров, и, наконец, после неторопливой поступи многочисленных слуг и чиновников вышел сам, в багряном плаще, Пилат.

Усевшись в кресло, он презрительно оглядел весь стоящий в первых рядах синедрион, остановился взглядом на Еуше, и коротко кивнул. Тот час Каиафа шагнул вперёд, пропущенный разомкнувшими копья легионерами, и поднялся по лестнице, остановившись, не доходя пары ступеней до площадки, где сидел Пилат.

— Мы требуем правосудия, прокуратор — начал он. — Нами пойман и изобличён смутьян и злодей, повинный как перед нашей верой, так и римской властью.

— Кто он и в чём его вина? — сурово спросил прокуратор.

Еушу вытолкнули вперёд. Тот час к нему подошли два легионера, и подвели на ту же ступеньку, где стоял Каиафа. Было видно, как у того округлились глаза, и отвисла челюсть от изумления.

— Он напал на Храм и пытался его разрушить, а когда это ему не удалось, он подстрекал других сделать это — Каиафа дал знак, и тут же один из членов синедриона сделал шаг вперёд и передал быстро спустившемуся к нему чиновнику несколько свитков.

Пилат небрежно их просмотрел, после чего передал секретарю.

— Как тебя зовут? — спросил он Еушу.

— Еуша.

— Откуда ты?

— Из Назарета.

— А, галилеянин! — Пилат рассмеялся. — Провинция пророков и мятежников. Так ты хотел разрушить храм?

— Я хотел принести туда истину — ответил Еуша.

— Но тут пишут, что ты там устроил драку и даже кого-то побил, это так? — улыбнулся прокуратор.

— Я выгнал торговцев и менял. Скоту, сору и деньгам не место в доме чистоты и истины — ответил Еуша.

— Это наши обычаи. В Храме идёт торговля. Так было всегда — встрял Каиафа.

Пилат, усмехнувшись, что-то шепнул ближайшему к нему чиновнику, и тот через мгновение достал какой-то свиток.

— Циркуляр номер 1986 — торжественно сообщил Пилат. — В нём выдвигаются требования власти Рима, в моём лице, обеспечить санитарное состояние мест скопления верующих, путём выноса торговли скотом на площадки за городскую территорию. Почему вы не выполнили это предписание?

— Речь идёт сейчас не об этом! — вспылил Каиафа, но тут же взял себя в руки и продолжил:

— Мы не можем выполнить это распоряжение, из-за отсутствия средств и пригодной для организации нового торга территории. Но он хотел разрушить Храм, и прилюдно призывал совершить это преступление, это запротоколировано.

— Ты хотел разрушить Храм, ты призывал это сделать? — спросил Пилат.

— Я говорил, что если Храм стоит не на истине, то он рухнет — кротко ответил Еуша.

— Наверное, ваши… хронисты его не так поняли — Пилат улыбкой полной скорбного сожаления улыбнулся Каиафе.

— Он лжёц! — закричал Каиафа. — Какое он имеет отношение к истине? Он еретик, соблазнитель народа, отец лжи!

— Что ты по этому поводу думаешь? — Прокуратор улыбнулся Еуши.

— Он лжёц! — театрально закатив глаза, прокричал Еуша. — Какое он имеет отношение к истине? Он еретик, соблазнитель народа, отец лжи!

Римляне засмеялись. Наконец прокуратор, театрально вытирая слёзы, обратился к Еуше:

— А что есть Истина?

— Я есть Истина — ответил он, не обращая внимания на крики протеста первосвященника.