Андрей Дашков - Плод воображения

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Параход зашагал к гостеприимно распахнутым кладбищенским воротам.

Смыть с кожи рисунок, нанесенный специальной краской, — вроде бы плевое дело. Убедительно лгать сложнее, но для женщины и это, в общем, не проблема. Каплин мог навскидку назвать десяток причин, по которым ей было бы в кайф водить его за нос, — от банального тщеславия до небанальной суммы в миллион евро. И тем не менее, несмотря на все доводы, его уверенность в собственном здравомыслии несколько пошатнулась и нуждалась в срочной подпитке чем-нибудь очевидным и неоспоримым. Поэтому в отель он возвращался не самой короткой, зато уже знакомой дорогой, а по пути твердил себе: «Я просто желаю убедиться, что хотя бы надписи на асфальте мне не привиделись».

Было далеко за полдень. Небо оставалось безоблачным, и солнце пригревало уже неласково. Каплин снял ветровку и шел в одной тенниске. Он ощущал приятную усталость во всем организме и некоторую натруженность в паху. Об Оксане он думал со сложным чувством: десять неиспользованных процентов вожделения пока легли на дно, а сверху плескалась мутноватая смесь подозрений и тревожного ожидания.

Пойти с ним в отель она отказалась, сославшись на то, что, во-первых, устала, а во-вторых, пора уже, черт побери, выяснить, где разгуливает и чем занимается ее «креатура». Каплин не стал уточнять, о ком речь. Со стороны это, может, и выглядело в высшей степени тактично, но на деле он считал, что наступил тот самый случай, когда правда мало что даст, а лишняя ложь еще больше собьет с толку.

В общем, расстались они прохладно, с улыбками, заменяющими поцелуй. К тому моменту она уже разгуливала по дядиной квартире в халатике тигровой расцветки и, очевидно, чувствовала себя как дома. Каплин немного завидовал способности некоторых людей мгновенно приспосабливаться к непривычным условиям, укореняться в любом месте (хотя бы и в вагонном купе) и создавать вокруг себя почти домашний уют. Вот и Оксане хватило халатика, парочки безделушек и нескольких брошенных тут и там косметических штучек-дрючек (среди которых действительно не было никакой помады), чтобы гнездышко смотрелось обжитым и чтобы в него тянуло .

Да, таки тянуло. Не столько в гнездышко, сколько к девушке. Каплин покопался в себе и понял, что уже привязался к ней всерьез. Это означало… да ничего хорошего это для него не означало. Он по опыту знал: сначала будет больно, а потом тоскливо. И выбор невелик: либо действуй на опережение, либо прими это, как мужчина.

Он свернул за угол и остановился, будто наткнувшись на прозрачную преграду.

Посреди улицы боком к нему сидела на корточках маленькая девочка и рисовала мелками на асфальте. Картинка вполне обычная — для любого города, только не для этого. И хотя погода стояла прекрасная, всё-таки казалось немного странным, что девочку забыли одеть. Кстати, с чего он взял, что это непременно девочка? Ребенок мог быть и мальчиком — если его не стригли с рождения. Длинные спутанные волосы свешивались вперед, закрывая лицо.

Каплин облизнул потрескавшиеся губы и оглядел улицу. От одного конца до другого, насколько хватало глаз, всё застыло в мертвом покое и пеклось на солнце. Здесь природа еще с трудом возвращала себе утраченные позиции — прошло слишком мало времени с тех пор, как ее наглухо закатали в асфальт. Между прочим, пресловутая надпись на асфальте была, и довольно близко, он даже различал перевернутые буквы. Улица оставалась пустынной и голой. Ну а голый ребенок, да еще поглощенный какими-то очень детскими художествами, вообще смотрелся тут инородным телом.

Кстати, о детских играх, мелках и недетских надписях. Каплин осторожно двинулся вперед, заранее озабоченный тем, как вести себя, если это и есть автор посланий. О чем говорить? Что еще выяснять? Главный совет он уже получил: «СПАСАЙ ПОПУ».

Дитя не обратило на него никакого внимания даже тогда, когда Каплина нельзя было не услышать и не увидеть. Он остановился рядом, разглядывая плоды детского творчества. На этот раз никаких слов, одни рисунки. В основном дома и человечки — если он правильно интерпретировал сочетания прямоугольников, кружков, овалов и палочек. А надо всем этим — большой глаз. Несколько разноцветных мелков ребенок сжимал в левом кулачке, выбирая тот или иной по непонятным для Каплина мотивам. Среди мелков были и белый, и розовый, и красный. Зеленый, впрочем, тоже.

Он присел, всё еще страдая словесным запором. Будь это эпизод из романа, он знал бы, что должен сказать или сделать его персонаж, но тут остро ощущал фальшь любого вступительного слова. Сразу перейти к делу? А какое у него, к чертям, дело — ведь он, слава тебе господи, не педофил.

Это могло продолжаться долго. Пока дитя свободно самовыражалось, он успел прочувствовать себя рабом ситуации до такой степени, что наименее унизительным выходом было бы молча встать и уйти. Но он не мог себе этого позволить по одной простой причине: взрослые игры, в которых используют ребенка, всегда дурно попахивают.

Он ждал, уже почти надеясь, что имеет дело с проявлением аутизма. Тогда можно было бы объяснить многое: и сомнительное содержание надписей, и перекос в развитии, и даже отсутствие одежды. Многое, но не всё. Например, оставался открытым вопрос: откуда вообще взялся ребенок. Так откуда ты взялся?

Каплин осознал, что произнес это вслух — шепотом, но вслух.

Ребенок поднял голову. Всё-таки девочка. Лет пять, не больше. Глаза огромные, цвета солнца. Он никогда не видел таких глаз. В них было больно смотреть. А лицо нежное, как и положено в ее возрасте… И аутизмом, оказалось, никто не страдал.

Девочка улыбнулась ему. Два солнышка немного померкли, когда она прикрыла веки с длиннющими ресницами и сказала, то ли передразнивая его, то ли вовлекая в игру, понятную только ей:

— Откуда ты взялся?

Каплин показал в том направлении, где, по его прикидкам, находилась гостиница:

— Оттуда.

Девочка даже не глянула в ту сторону. Он понял, что ответ неправильный. Похоже, рисовать мелками ей было интереснее, чем беседовать с ним.

— Это ты написала? — Теперь он показывал ей записку, которую достал из кармана.

Девочка посмотрела на него, прищурив один глаз, отчего ее лицо мгновенно приобрело не по годам хитрое выражение, и вместо ответа спросила:

— Ты ее нашел?

— Кого?

— Свою телку.

Казалось бы, просто слово. Она могла услышать его от кого угодно. Но ему стало не по себе. Она понимала , что это слово означает. Даже голос ее изменился, стал немного ниже и грубее. И теперь вся эта возня с мелками выглядела не так уж невинно. Может, стоило повнимательнее присмотреться к рисункам?