Роберт Хайнлайн - Дорога Славы

Вечером, когда мы с папой сидели за игрой, я рассказал ему об этом. Пегги была на собрании девочек-скаутов, Молли тоже не было в каюте. Таким образом, мы были одни. Мать малыша жутко вопила, словно совершилось преступление, — я думаю, куда бы мог подеваться ребенок на космическом корабле? И за борт он тоже не мог бы выпасть.

Папа сказал, что ее реакция была вполне естественной.

— Послушай, Джордж, разве у тебя никогда не было ощущения, что некоторые переселенцы просто не подходят для жизни в колониях?

— Ммммм… весьма может быть.

Я думал об Олухе, но я упомянул миссис Тарбаттон, которая окончательно сломалась и больше не появлялась на людях, и другую женщину — миссис Григсби, — которая подверглась наказанию и должна была мыть посуду. Потом здесь был еще парень по имени Сэндерс, который постоянно вступал в конфликты с Советом, потому что он постоянно пытался вести на корабле свободную жизнь.

— Джордж, как же этим людям удалось выдержать психотесты?

Джордж прервал игру и теперь смотрел на меня.

— Билл, ты никогда не слышал о политическом влиянии?

Я только и смог спросить:

— Как это?

— Я знаю, эта мысль тебя шокирует, но ты уже достаточно взрослый, чтобы видеть мир таким, каков он есть. Возьмем следующий пример: я не думаю, что родственники членов правительства проходят те же самые тесты. Если же они проходят их — заключения психиатров всегда благоприятны для них, если правительство проявляет к этому настойчивое внимание.

Мне некоторое время пришлось переваривать услышанное. Как будто это сказал не Джордж. Он не был циником. Я был циничнее его. Образ мыслей Джорджа представлялся мне наивным.

— Но если люди могут обойти эти тесты, тогда, значит, они совсем не нужны.

— Напротив. В основном, результаты тестов честны. И нескольких человек, которым удалось избежать их, не стоит принимать всерьез. Через некоторое время нам, конечно, удастся изменить их. Они почувствуют, что сделали не лучший выбор, — он раздал карты и продолжил: — На этот раз я оставлю тебя в дураках.

Так он говорил всегда. Но теперь я не мог сосредоточиться на игре.

— Каждый, кто злоупотребляет своим положением, должен нести за это ответ.

— Ха, — сказал Джордж. — Не будь так опрометчив, мальчик. В конце концов, мы ведь имеем дело с людьми, а не с ангелами.

Двадцать четвертого августа капитан Харкнесс остановил вращение корабля и начал маневр сближения. Мы тормозили больше четырех часов и прошли на расстоянии шестисот тысяч миль от Юпитера, двигаясь по инерции. Ганимед находился прямо перед нами. Невесомость все еще казалась мне неприятной, но на этот раз мы подготовились к ней и с самого начала сделали себе инъекции против космической болезни.

Теоретически “Мейфлауэр” мог проделать всего лишь один сложный маневр в конце торможения и выйти на низкую орбиту вокруг Ганимеда. На практике же было лучше приблизиться к нему помедленнее и избежать встречи с метеоритами — особенно с так называемым “фальшивым кольцом”.

Конечно, у Юпитера не было таких колец, как у Сатурна, но в той же плоскости, в которой обращались вокруг него его спутники, вращались также и большие каменные осколки. Если бы их было больше, они образовали бы такое же кольцо, как у Сатурна. Но их было сравнительно немного, и пилоты вели наш корабль сквозь него, как сквозь рой крутых яиц. И медленное приближение обеспечило нам бесплатный показ Юпитера и его лун.

Большинство метеоритов, которых мы избежали, благодаря маневру, находились над экватором Юпитера. Поэтому капитан Харкнесс провел корабль над северным полюсом планеты. Таким образом, мы могли оказаться в опасной зоне только по ту сторону Ганимеда, — и скорость наша уже была бы совсем небольшой.

Минуя северный полюс Юпитера, мы летели не так уж и медленно. Боже мой! Мы делали больше тридцати миль в секунду, и мы прошли в тридцати тысячах миль от поверхности планеты. Это было захватывающее зрелище! Юпитер имеет в диаметре девяносто тысяч миль; тридцать тысяч миль — это очень близко. Можно дотянуться рукой.

В течение двух минут у меня был хороший обзор, однако потом я должен был уступить место у иллюминатора другим. Я пошел в спальный отсек и стал наблюдать за экраном телевизора. Это было великолепное зрелище. На Юпитере всегда были экваториальные полосы. Но теперь, когда мы смотрели на них сверху, они казались кольцами. Юпитер напоминал огромную мишень с оранжевыми, кирпично-красными и коричневыми кольцами — это значит, что мы видели только его половину.

Точно на полюсе было темное пятно. Это была зона относительно спокойной и ясной погоды, и там была видна поверхность планеты. Я ничего там не мог разглядеть. Это было просто темное пятно, и больше ничего.

Когда мы миновали полюс, появилась Ио — первая луна Юпитера. Ио имеет почти такие же размеры, как наша Луна, и она находится почти на таком же расстоянии от Юпитера, как наша Луна от Земли. Сначала мы видели только черное небо, потом темный, кроваво-красный диск, который менее чем в пять минут стал таким же оранжевым, как и Юпитер. Ио появилась внезапно, точно по волшебству.

Я поискал спутник Барнарда, потому что мы должны были пролететь мимо него, но не нашел его. Он был маленьким и ближе к поверхности Юпитера — так близко к планете, что обегал ее за два часа. Я заинтересовался им потому, что знал: на нем находится обсерватория по изучению Юпитера и его хотели использовать в качестве опорной базы при осуществлении проекта “Юпитер”.

Вероятно, я потерял не слишком много; спутник Барнарда был всего лишь сто пятьдесят миль в диаметре. Это значило, что человек мог почти что прыгнуть с поверхности этой планеты в космос. Я спросил об этом Джорджа, и он ответил, что это невозможно, потому что скорость отрыва должна быть около ста тридцати метров в секунду. Он хотел знать, кто сказал мне такую чушь.

Позднее я разыскал данные. Все было правильно. Папа — источник самой разнообразной информации. И все это он знает основательно. Он всегда говорит, что факты должны говорить сами за себя.

Каллисто находилась позади нас; мы миновали ее на пути сюда, но прошли довольно далеко от нее. Европа находилась примерно в девяноста градусах слева от нашего курса, и мы видели ее полумесяц. Она находилась более чем в четырехстах тысячах миль от нас и не была так красива, как Луна, видимая с Земли.

Ганимед находился прямо перед нами, он становился все больше и больше. Одно было удивительно: Каллисто была серебристой, как наша Луна, но не такой яркой; Ио и Европа ярко-оранжевые и светились таким же светом, как и Юпитер, но Ганимед был скучным и тусклым.

Я спросил об этом Джорджа, и он, как обычно, ответил: