Нил Шустерман - Разобщённые

Рисы больше нет.

Прошёл уже месяц. Коннор уверен, что она умерла — от рук юновластей, или «прогрессивных граждан», или ещё кого. Не имеет значения, что ей семнадцать и она инвалид, а значит, расплести её по закону нельзя. Всевидящее правительство, как правило, оказывается весьма близоруким, когда дело касается наблюдения за правомочностью действий собственных служб.

Коннор сильно переменился.

Он чувствует — вернулись его прежние привычки и старые модели поведения. Те самые, из-за которых в своё время угодил под раздачу. Парень возвращается мыслями к тем временам, когда был ещё не расплётом, а всего лишь проблемным подростком. Сейчас он опять проблемный подросток, но теперь на его плечах лежит ответственность за сотни таких же проблемных детей. Вот только... Он не может отделаться от мысли, что причина не только в нём одном. Ему кажется, что его агрессия исходит от руки Роланда.

— Если хочешь уйти, никто не станет тебя упрекать, — говорить ему Старки как-то вечером за игрой в бильярд. — Может, тебе и надо бы пойти поискать Рису. А Кладбищем могут заняться другие. Трейс, например. А то и Эшли или Хэйден. — О своей кандидатуре он помалкивает, что само по себе весьма показательно. — Может, проведём выборы, когда ты уйдёшь. Демократия так демократия.

— И тебе уже гарантирована по меньшей мере четверть голосов, не так ли? — говорит Коннор без обиняков.

Старки не опускает взгляда и не пытается отрицать:

— Я мог бы управлять Кладбищем, если бы понадобилось. — Он бьёт по восьмому шару, промахивается и проигрывает партию. — Чёрт, опять твоя взяла.

Коннор хорошенько всматривается в своего партнёра по игре. Старки с самого начала выказал себя человеком прямолинейным и честным. Ага, как и Трейс. Лишь сейчас в Конноре зарождается подозрение, что Старки не совсем то, чем кажется.

— Ты молодец, с проблемами кормёжки хорошо справляешься, да и у аистят твоими трудами прибавилось самоуважения, — говорит Коннор, — но не думай, что это делает тебя Божьим даром всем расплётам.

— Ну что ты, — отзывается Старки. — Это место прочно закреплено за тобой.

Он кладёт свой кий и удаляется.

Коннор мысленно отвешивает себе оплеуху за то, что дал выход своей паранойе. Сказать по правде, он не прочь натаскать Старки, с тем чтобы тот в нужный момент мог его подменить на посту, но с другой стороны — кто он, Коннор, такой, чтобы кого-то чему-то учить?

Раньше он имел возможность поделиться своими переживаниями с Рисой. Та всегда умела поддержать его, пролить бальзам на раны его сомнений, давая ему тем самым возможность прийти в себя и выполнить очередную задачу. Можно, конечно, довериться Хэйдену, но этот зубоскал из всего сделает хохму; и хотя Коннор знает, что это не что иное, как защитный механизм, о некоторых вещах с Хэйденом просто невозможно разговаривать. Единственный, кому он может теперь довериться — это Трейс. Коннору страшно не нравится, что теперь бывший бёф — его ближайший союзник, и это несмотря на то, что он двойной агент. Но если Риса была бальзамом, то Трейс — чистый спирт на кровоточащую язву.

— Мы все теряли своих близких, ты не один такой, так что перестань плакаться и делай дело! — честит его Трейс.

— Я тебе не бёф, — огрызается Коннор. — Это у них нет никаких чувств. Меня этому не учили.

— Дело не в том, что у нас нет чувств. Мы просто знаем, как их обуздывать и направлять на достижение нужной цели.

Это, возможно, было бы Коннору вполне по силам, если бы таковая цель у него имелась. Но жизнь на Кладбище кажется ему всё более и более бесцельной. Бесконечная бегущая на месте дорожка, сбрасывающая с себя бегунов, когда тем исполняется семнадцать.

Кто-то — Коннор подозревает, что это Хэйден — уведомляет Адмирала, что потеря Рисы плохо отражается на работоспособности их начальника, и — кто бы мог ожидать! — Адмирал собственной персоной наносит им визит.

Он прибывает в чёрном лимузине, отполированном до такой степени, что даже поднимаемая им пыль не оседает на его сияющей поверхности — соскальзывает. Коннор едва узнаёт Адмирала, когда тот выходит из автомобиля. Старый вояка сильно исхудал. Не просто тощ, а чуть ли не ходячий скелет. Его некогда бронзовая, тронутая солнцем Кладбища кожа теперь бледна, да и одет бывший начальник не в военную форму с рядами медалей, а в обычные брюки и клетчатую рубашку, как будто на гольф собрался. Правда, он по-прежнему высок и строен, и его военная выправка никуда не делась — сразу ясно, что перед тобой человек, привыкший командовать.

Коннор ожидает, что сейчас гость задаст ему перцу похлеще, чем он сам задал Старки, но, как всегда, стратегию Адмирала трудно предугадать.

— Да ты оброс мышцами, как я посмотрю, — говорит он Коннору. — Но Боже тебя сохрани ширяться этими проклятыми стероидами, как какому-нибудь бёфу. От них яйца усыхают до размеров горошин.

— Нет, сэр, ничего такого.

— Вот и правильно. Потому что твои гены стоят того, чтобы их передать будущим поколениям.

Он приглашает Коннора в свой роскошный лимузин с климатической установкой. Автомобиль стоит на взлётно-посадочной полосе, так что у Коннора возникает чувство, будто у машины вот-вот вырастут крылья и она, разбежавшись, взмоет в воздух.

Для начала они разговаривают о разных пустяках. Адмирал рассказывает о Большом Воссоединении Харлана — грандиозном празднике, устроенном им для людей, получивших части тела его сына.

— Не сойти мне с этого места, если я не знаю совершенно точно — Харлан был там, в саду, живой, и никто никогда не убедит меня, что это не так.

Он рассказывает, что когда все «части» разошлись после праздника, Гундосу, астматическому приятелю Коннора, было некуда податься; вот Адмирал и оставил его у себя, растит, словно собственного внука.

— Он, конечно, не подарок, — говорит Адмирал, — но очень чистосердечный парень.

Он также сообщает Коннору, что медики дают его больному сердцу полгода жизни максимум.

— Правда, они это сказали год назад. Доктора — такие имбецилы.

Коннор подозревает, что Адмирал их всех ещё переживёт.

Наконец, гость переходит к истинной цели своего визита.

— Говорят, история с Рисой подействовала на тебя очень сильно. — Адмирал замолкает и держит паузу, зная, что Коннор не выдержит и прервёт молчание первым. Так и происходит.

— А вы как хотели? Чтобы я прикинулся, будто мне всё до лампочки? Как будто никакой такой Рисы вообще никогда не было на свете? — Голос Коннора полон гнева, горечи и боли.

Но Адмирал остаётся невозмутим.

— А я-то всегда считал, что ты не из тех молодых людей, которые зря тратят свои силы и время, плачась на злую судьбу и изнывая от жалости к себе.

— Я не жалуюсь! Я злюсь!