Георгий Марчик - Трудный Роман

– Что случилось?

– Мы желаем опрокинуть еще по рюмке за твое здоровье, – не сводя пристального взгляда с лица Жени, произнес Роман.

– Сейчас достану бутылку. Если, конечно, там осталось…

– Я не буду, мне не надо, – решительно помотал головой Костя.

Вскоре и Катя стала собираться домой. Было уже около одиннадцати.

– Костя, ты проводишь ее? – настойчиво, с нажимом спросил Роман, когда Катя уже оделась. – Покажи, на что способен настоящий джентльмен.

– А зачем? – настороженно поджала губы Катя, словно в этом предложении крылся какой-то подвох. – Я живу в соседнем подъезде.

– Вот как! – хмыкнул Роман. – Ну, тогда конечно, конечно.

После ухода Кати Женя, Роман и Костя некоторое время сидели молча, погруженные каждый в свои мысли. Сразу же возникла какая-то необъяснимая натянутость, недосказанность. Женя поднялась и вышла в соседнюю комнату. Спустя минуту за ней последовал Роман и прикрыл за собой дверь. Костя в одиночестве листал журнал, пока не наскучило сидеть одному. Почувствовав беспокойство, он поднялся и направился вслед за Романом.

Дверь под его рукой бесшумно отворилась, он шагнул на мягкий ковер в темноту спальной комнаты. На фоне голубого лунного прямоугольника окна четко обозначились силуэты двух фигур. Костя сделал шаг назад. Затем еще один. Тихо притворил дверь, вышел в прихожую.

Он снял с вешалки пальто и никак не мог попасть рукой в рукав. Стараясь не шуметь, выскользнул за входную дверь. Замок предательски громко щелкнул за спиной. В лицо ему ударил холодный, колючий, отрезвляющий ветер…

– Женя, я одинок, живу, как в пустыне. У меня нет друзей, – приглушенно говорил Роман. – Я не могу понять твоего отношения. Меня истерзала неуверенность.

Женя покачала головой:

– Ну, какой же ты упрямый! Что я могу сказать, если сама ничего не знаю… У меня все мальчишки друзья. – Она улыбалась, и в темноте ее глаза и зубы блестели, и она была сказочно красивой.

– Ну хорошо. А встречаться с мужчиной вдвое старше – это, по-твоему, тоже в порядке вещей?

– А почему бы и нет? Мы любим друг друга. Ведь главное – не формальная разница в возрасте.

– Значит, ты любишь его? Ну, того, который провожал тебя с вечера? – напрямик, одним дыханием спросил Роман.

Глаза Жени смеялись. И снова ему почудилось в этом взгляде что-то дразнящее. Смеется она над ним, что ли?

– Да, я люблю этого мужчину, – просто сказала она. И снова обожгла Романа этим быстрым торжествующим взглядом. – И он меня любит, – добавила она.

– Но это же… это же безнравственно, – наконец с трудом выговорил Роман, отпуская руку Жени, которую держал в своей. Кровь отлила у него от сердца.

– Но почему же? – серьезно переспросила Женя. – Ведь ты сам утверждал, что это нормально и что все современные девушки, не задумываясь, так делают. А чем я хуже?

– Пусть все делают что хотят, но ты не должна…

– Но почему? Ты противоречишь себе.

– Ты лучше, – безнадежно сказал Роман. – Ну, да теперь уж все равно, поступай как знаешь. Только этот тип обманул меня. Он сказал, что у вас самые чистые отношения. – Роман стиснул зубы и тупо смотрел перед собой: лицо Жени в темноте теряло очертания, расплывалось в неясное пятно.

– А ты… ты разве говорил с ним? – испуганно вскрикнула Женя.

Роман кивнул.

– Какой же ты глупый! Ведь это мой отец! – веселым и плачущим голосом закричала Женя. – И как в твою голову могла прийти такая глупость? А я, если хочешь знать, еще ни разу в жизни не целовалась.

– Да ну! – так и ахнул Роман. – Прости меня, Женя…

Некоторое время они молчали.

– Мы совсем забыли о Косте. Пойдем, Ромка, – заторопилась вдруг Женя. – И, кстати, я еще не простила тебе Фельдшмихеля.

Вот ждешь какое-то событие, стремишься к нему, и кажется оно и далеким, и недосягаемым, а потом оно приблизилось, наступило, минуло и вот уже осталось далеко позади, исчезло, будто бы его вовсе и не было. Уходит время – и вместе с ним то, что мы сделали или не сделали, все, что у нас есть или могло быть, чем живем, волнуемся, уходит навсегда, и ничто не вернет ни одной минуты, часа, года, чтобы начать все сначала, чтобы что-то изменить, сделать по-другому.

Только великое дело может сохраниться в неумирающих традициях – вечно живой душе и благодарной памяти народа.

Игорь Чугунов стоит у стола. И всем видно, как он волнуется: у него даже лицо изменилось, стало другим – суровым и взрослым. И в голосе, звучащем с тяжелой мужской силой, неясным, слабым намеком прорывается скрытое глухое рыдание. Его отец, участник войны, умер год назад.

– Закрытое комсомольское собрание класса постановляет: принять клятву верности нашим отцам, сражавшимся и павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. Провести марш молчания к могиле Неизвестного солдата; сегодня, сразу же после собрания, поехать на воскресник в овощехранилище. Заработанные деньги внести в фонд строительства монумента защитникам Москвы. Для всех комсомольцев обязательно. Для остальных – по желанию. Кто «за», прошу поднять руки. Единогласно. Резолюцию комсомольского собрания объявить всему классу…

Когда собирались домой, Женя подошла к Косте.

– Пойдем вместе?

– Пошли, – охотно согласился он.

– Как дела, Костя? Что-то тебя не видно и не слышно?

– Все чин чинарем. Кручусь, как собака с блохой на хвосте. Слушай-ка, Жека, это не ты напустила на меня Марианну?

Женя сделала большие глаза:

– Что ты, что ты? Конечно, не я. Она сама, наверное.

– Рассказывай, – протянул Костя. – Вчера после репетиции затеяла со мной задушевную беседу. О том о сем. Чувствую – интересует ее мое мировоззрение: де, какого я мнения о времени, так сказать, о человечестве, о себе. А я шпарю, как по учебнику. Не подкопаешься. «Жизнь – это так прекрасно!», «Человек – это звучит гордо!» И тому подобное. А она смотрит на меня с грустью, как на больного, и спрашивает, какого я мнения о человеческом сердце.

Костя выразительно, с немым укором посмотрел на Женю и продолжал:

– А я бодро отвечаю: «Сердце – это душа, вместилище страстей и пороков». И тогда она выдает текст: «А не насос для перекачки крови?» – «Да, но только в биологическом смысле». После этого она окончательно успокоилась и с миром отпустила меня… Женька, – заговорил Костя, с напускной свирепостью повышая голос, – сознавайся: ты или нет?

– Я, – вздохнула Женя. – Прости меня, Костик. Я виновата. Но я не смогла бы тебя убедить и прибегла к помощи Марианны.

– Эх, ты… – с сожалением сказал Костя. – Выболтала.

– Только насчет насоса, Костик. Честное-пречестное.

– Ладно. Прощаю, – легко отпускает Костя ее грехи. – Все вы девчонки такие. Если хочешь знать, я все-таки немного поспорил с Марианной. Одним доводом она начисто сразила меня. Соображаешь? – Он, как Марианна, поднимает кверху ладонь, словно подставляет ее для чего-то.