Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Я приподнялся, глубокие тени на трупах заиграли, придавая их заиндевевшим лицам некое подобие эмоций. Показалось даже, что один из них улыбнулся. Я тоже приветливо подмигнул ему:

— Ничего, прорвемся.

В самом деле, это даже хорошо, что я вышел снова к хутору: еще не известно, как бы пришлось ночевать в лесу или открытом поле. Приплутал — с кем не бывает. Мудрено ли — без компаса-то.

Настроение немного поднялось, я сумел переломить несколько деревяшек для костра. Сделалось еще теплее и веселее, аппетит разыгрался прямо волчий.

О пропитании долго размышлять не надо: природа вокруг — лучший холодильник, а мясо — так вот же оно — целых полтора центнера у стены сидит, ожидает.

Я понял, что хочется чего-нибудь особенного, нежели просто отварные пальцы. Еще до конца не понимая, что буду делать, раздел спутника Бирюка по пояс и стал отрубать ему голову. Нож врубался в окостеневшее тело по миллиметру. Нет, так ничего путного не сделать. Я подволок тело к костру и опрокинул головой в огонь. Хлынули искры, завоняло паленым волосами. Костер разгорелся веселее.

— Вот так, пропекись, родимый…

Я сидел и молча любовался, как обугливается голова, как лопается и сходит лоскутами кожа, обнажая пучки лицевых мышц, как запекаются выпученные белки глаз. Вскоре приятно запахло жареным мясом. Я подумал, что внутри черепной коробки вполне приятно могут запечься мозги, это был бы даже деликатес… Только вот мясо на лице перегорит.

Пришлось вытащить голову и соскрести мясо с костей. Мягкое, оно легко отошло от черепа, и вскоре я наслаждался шашлыком, густо посыпанным крупной желтой солью и пеплом. Аппетитно отдавало дымком… А тем временем в костре под углями томился череп, наполненный мозгами.

Такого пиршества у меня давно не было. От вкусовых ощущений я едва не потерял сознание. Силы буквально на глазах втекали в мое иззябшее, измотанное тело. Когда же с шашлыком было покончено, наступила очередь главного деликатеса.

Потом я немало повозился с отделением головы, но в конце концов решил, что это не так уж необходимо. Просто положил череп себе на колени и изо всех сил несколько раз треснул по кости большущим камнем. Хрустнуло, но, вопреки ожиданиям, появилась лишь небольшая трещина. Пришлось усердно поработать камнем, прежде чем удалось отбить черепную крышку. Но вот, наконец, дымящаяся ароматная масса предстала внутри черепа — как в чаше. Полусырой, с кровинкой и дымком, мозг был вершиной гастрономического блаженства! Я подцеплял теплый студень двумя пальцами, отправлял в рот, закрывал глаза и высасывал всю гамму вкусов; потом снова выцеплял и снова высасывал… Не смогу никогда никому описать то, что творилось внутри меня — я просто был на вершине блаженства. Казалось, что питаешься сам о й жизнью, сам о й внеземной энергией — сочной, животворительной, яркой… Внутри все трепетало, возбуждалось и падало, приятно щекоча желудок и низ паха. Но, думаю, секс в сравнении с этим — грубая, деревянная радость животного.

«Если так можно будет каждый день, — подумал я, — то можно и не возвращаться назад. Только бы было свежее мясо и мозги. Больше ничего не надо, и не хотел бы я снова оказаться ни на Кордоне, ни в каком-либо другом месте. Мне и здесь хорошо. Мне и здесь…»

Кажется, я на минуту потерял сознание. По крайней мере, вдруг ощутил себя на спине, со вскрытой обугленной головой на коленях. Испугавшись, что вывалится столь ценное лакомство, я вернул голову в прежнее положение и продолжил трапезу. Впрочем, пик наслаждения уже схлынул, осталось лишь приятное, расслабляющее чувство. Я доел весь мозг и остатки выскреб со стенок — все, до капли. Потом в задумчивости проводил по черепным неровностям пальцем. Когда-то тут находилась самая необыкновенная загадка человеческой природы, которая делает человека человеком, которая управляет всем и дала нам все, что мы имеем. Она лежала между вот этих самых швов, касалась вот этого бугорка, пульсировала и рождала мысли, желания, мировоззрение. Но я съел ее. Просто съел. И мне было вкусно. Отчего же тогда природа сделала мозги вкусными? Дерьмо, например, противно. А мозг — о мозг, теперь я по-настоящему знаю, каков он на вкус. Так значит, природа предусмотрела возможность поедания себе подобных. И тогда получается, что я не иду против природы. И против Бога тогда не иду. А людские законы — ну, это людские законы, они всякие бывают. Кому как выгоднее — тот так и напишет.

Потом прислонил труп со вскрытым черепом к стене. У него еще много мяса, пригодится. А вот товарища его оставлю на завтра, у него еще голова полна деликатеса.

Засыпая, подумал: а так ли уж и важно, в самом деле, искать дорогу обратно? Ну, куда мне податься? На Кордон путь заказан. Агропром — еще не известно, как там все обернется. А здесь можно чувствовать себя, если не в безопасности, то, по крайней мере, вполне сносно. Если будет пища. Если будет мясо.

Утро бодро ударило в глаза солнечным светом. Ослепительное небо буквально вливалось через дверной проем. Костер потух, но холода не ощущалось совершенно. Мирно прислонились к стене мои мертвые товарищи. В черепную чашку одного за ночь накрошилось какой-то трухи, пришлось аккуратно вычистить. Есть не хотелось, решил, что позавтракаю после прогулки.

Снег заметно осел, было слышно, как звучит капель. Вороны орали где-то на окраине. Словом, все налаживалось, все было даже замечательно.

Начал свой обход с ближайших домов. Не надеясь отыскать действительно что-то полезное, просто удовлетворял свое любопытство. Неожиданно легко перемахнул через забор и выломал трухлявую дверь.

Ничего особенного, просто заброшенный дом. Видимо, хозяева покинули его в спешке или надеялись вскоре вернуться. Даже зубная щетка на полке осталась. Зеленая, пластмассовая. Однажды хозяйская рука положила ее сюда, да так и осталась лежать щетка — на долгие годы, и с тех пор никто не прикасался к ней. И по этим доскам — до сего часа никто не ступал. С восемьдесят шестого… Такая толща пыльных лет повсюду наслоилась. А, в общем, ничего необычного, всего лишь старый дом, со своими старыми вещами. Разбитая кукла, стопки желтой неразобранной посуды, книги в шкафах, затянутых набухшей паутиной. Все сыро, набрякло, неуютно… Вот и еще один фотоальбом. Раньше, видимо, фотографироваться любили не меньше, чем теперь, но относились к этому с б о льшим трепетом.

Плотные листы картона и серо-желтые карточки на них. Резиновые улыбки, улыбки… Настороженные взгляды и снова улыбки…

Стоп. Это уже было. Это — один и тот же альбом! Он же был в том самом, первом доме, где была мертвая голова ночью.

Закружилась голова. Этого просто не могло быть. Но вот же они — те же самые фотографии, точь-в-точь повторяющие первый альбом.