Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Накатил ужас, будто прикоснулся не к бумажным карточкам, а к самим этим — давно ушедшим отсюда — людям.

Однажды — еще в школе — довелось просматривать какую-то книгу, в которой было несколько фотографий мертвых детей. В старину родители фотографировали их, чтобы запечатлеть в памяти ушедших малюток. В спокойных позах, с игрушками, в креслах и на кроватях, они лежали с распахнутыми ртами и полуоткрытыми глазами. Тогда я в ужасе отбросил книгу точно так же, как этот альбом сейчас. Казалось, будто между страниц лежат эти мертвые дети. Но книга та притягивала к себе, манила лежащими в ней мертвыми детьми, заставляла открывать себя снова и снова и всматриваться, всматриваться в приоткрытые рты, ровные бледные лбы…

Ноги сами вынесли прочь из этого странного дома. А на улице все так же звучала капель и светило солнце. Постепенно голова пришла в норму. Но все равно: все это очень странно, очень непонятно. Этого же не может быть… Два совершенно одинаковых альбома в разных домах. Может быть, там жили родственники?

Невероятная и, в то же время, объясняющая все, догадка закралась в возбужденный мозг. И вот уже со второй двери срывается замок. В этом доме тоже есть фотоальбом. И… те же лица, те же лица, те же люди… Впрочем нет, теперь это не люди. Это оскаленные существа, пришедшие, непонятно откуда, зачем-то попавшие на фотографии.

Новая дверь и новый альбом. И еще, и еще, и еще… Везде, везде — те же самые фотографии. Обложки у альбомов разные, но снимки в них всегда одни и те же, пусть и расположенные в другом порядке. Теперь сомнений не оставалось: это не просто заброшенная деревня Полесья. То ли деревня-призрак, то ли… ну да, аномалия.

Всякий сталкер слышал про город-аномалию — грандиозное порождение Зоны. Город-призрак, которого никогда не было, который то возникает, то пропадает — как и всякая аномалия. И все, что существует в нем, — улицы, дома, предметы в домах — рождено ею. Но откуда Зоне знать, как выглядит самая обыкновенная ложка или книга, тогда как все артефакты, порожденные там, весьма убедительны и правдоподобны: книги можно читать, а из тарелок есть или разбить их. Рассказывали, правда, что иногда аномалия давала сбои: встречались, например, газеты, датированные невозможным числом, или вовсе — будущим.

Лиманск — нигде не существующий город. И, в то же время, — существующий везде. Никто не может с уверенностью сказать, в каком месте Зоны он находится в тот или иной момент. Говорят, что там постоянно идут дожди; что там нет даже ворон, что даже зомби никогда не заходят туда. А еще в нем нет времени, и всякий, кто пребывает в городе, не стареет в это время. Другие же утверждали, будто наоборот — стремительно стареет, что сутки, проведенные в Лиманске, равны целому году.

Зона может родить город, вместе со всеми домами и предметами. Но память человеческую и чувства она воспроизвести не в состоянии. Некоторые усредненные, типичные моменты, которые и впечатала во все. Да и саму жизнь человеческую Зона выразить не может.

Итак, кругом — одна сплошная аномалия, вот почему — куда бы ни шел — всегда придешь обратно; это совершенно ясно и не требует дополнительных доказательств. Остается решить одно: как здесь жить? Все ненастоящее, все — и эти деревья, и дома, и «мой» сарай, и, должно быть, снег под ногами — придумала и сотворила Зона. В конце концов, не столь важно, где пребывать и по какому снегу ходить — по виртуальному ли, по настоящему — если хруст и цвет одинаковы.

Тело моментально наполнилось усталостью; каждая клеточка, казалось, имела свою массу, причем, довольно ощутимую. Энергия буквально на глазах уходила наружу — в окружающую прохладу утра. А еще — голод.

Я вернулся к трупам. Из-за оттепели они начали разлагаться и заметно размякли, сладковатый тухлый запах постепенно наполнял сарай. Перебороть отвращение от гнилого мяса я не смог, как ни пытался себя убедить в том, что это — всего только мясо, что оно не успело как следует испортиться, что огонь уничтожит все гнилостные бактерии… Рвотный рефлекс был сильнее.

Пришлось оттащить трупы подальше, за один из домов. Ветер дул как раз в ту сторону, так что запах не беспокоил. К тому же, там был глубокий снег.

Но я чувствовал, как слабею с каждым часом, будто организм решил напомнить все ранения и прочие издевательства, сотворенные с ним за последние дни. Сначала невнятно, но затем все сильнее и сильнее — стали болеть обмороженные руки. Потом резь пронзила плечо, стала кровоточить почти затянувшаяся было рана. В довершение всего, нестерпимо затрещала голова, до звона в висках, до темных кругов перед глазами. И вскоре я ничего не чувствовал, кроме одной огромной боли, которая охватила всего меня — до самой последней клеточки.

Счастливы те, кто могут кататься от боли, рвать на себе кожу и яростно скрежетать зубами. Я не мог и того. Каждое движение причиняло невыносимые страдания, на грани потери сознания. Но всякий раз я приходил в себя от новой вспышки ослепительной боли, было невыносимо даже прикосновение тела к одежде, больно даже просто лежать на земле. И я вновь на мгновение терял сознание от болевого шока, но лишь затем, чтобы придти в себя от еще более мощного болевого удара.

А потом кровавыми лоскутами начала отслаиваться кожа. Сначала с оголенных участков, вскоре под одеждой набралось довольно приличное количество кожи. Кончики пальцев почернели и уже не ощущались. Затем, когда я попробовал перевернуться, увидел, как отвалилось несколько пальцев. Черными обрубками валялись они на забрызганном моей кровью снегу, и я смотрел на них вполне равнодушно. В конце концов, меньше тела болеть будет. Затем отвалились и уши.

Ближе к ночи все слилось в череду бесконечных вспышек отчаянной боли вперемежку с провалами в никуда.

Не помню, как оказался я у заброшенных снегом трупов. Как вообще догадался доползти-добраться до них? И, несмотря на отвращение, превозмогая адскую боль, уцелевшими кровоточащими обрубками принялся раскапывать тела.

Зловонная мякоть заполняет рот, что-то лопается и хрустит на зубах.

Сначала меня выворачивает наизнанку, вонючая трупная жижа течет изо рта, из носа… но зубы, будто сами собой, продолжают рвать оплывшее мясо; кусок за куском — и чувства возвращаются, уже не так больно, теперь это всего лишь боль, которую можно вытерпеть, изо всех сил стиснув челюсти; можно даже кричать и кататься по снегу. Боль уже не сводит с ума, не парализует мозг. Еще несколько кусков — и мир угасает. Черное небо без звезд, только где-то далеко видны зыбкие всполохи Электр.

Тело снова ощущается. Вокруг по-прежнему темно. Боли практически нет, ее слабые отголоски гнездятся где-то глубоко-глубоко в нервных окончаниях. Вспомнилось, как отваливались пальцы. Нет, они не отросли заново; если поднести ладони близко к лицу, то можно увидеть, как шевелятся культи. Но они не болят совершенно. Под одеждой неуютно чувствовать куски кожи, скатанные в комки. Но раны не кровоточат, если пощупать их уцелевшими пальцами, то можно ощутить твердую, бугристую коросту. Теперь она заменила слезшую кожу во многих местах. Зато почти не больно и совсем не холодно. От трупов по-прежнему исходил смрад, но теперь он не казался столь уж отвратительным, если принюхаться, то, пожалуй, даже начинает нравиться…