Федор Метлицкий - Остров гуннов

С помоста, где возвышался заурядный стол с двумя тумбами, раздался голос симпатичной судьи в черной мантии, сознающей, что может позволить все.

– Именем новой народной власти…

Та самая, что в прежние времена присуждала меня к пожизненному затвору, уже выглядела женщиной, а не каменной Фемидой – богиней правосудия.

На скамье напротив нас встали нахохлившиеся представители ответчика. Купец со щетинистым лицом и бегающими глазами, тумбообразный невозмутимо-грозный атаман, и гибкий поверенный в рыжем малахае, бритый, с длинными несвежими волосами художника. Мрачный, но мирно настроенный Савел.

Как-то легкомысленно и невпопад судья провела формальности, тут же отвечая сидящему рядом прокурору, судя по разговору, дружественной стороне ответчика, и заверяя его в чем-то.

Противники были налиты негодованием. Были убеждены в нашей наглости: посмели подрывать их признанное положение в обществе! Извечный инстинкт гунна требовал мщения. Поверенный опекал ответчиков, поднося палец к губам.

– Така, – весело сказала судья, воззрившись на ответчиков, – ищец обвиняет ответника за клевету: мол, мошенники и крадци публично обвинили его мошенником.

– Не публично, а ославили на всю страну!

Я удивился: руки мои отчего-то тряслись.

– Няма нужда в крике! – сказала судья. – Не на зрелище.

Встал поверенный. Я смотрел на него, ловко приводящего хитроумные доводы, почему наше движение надумано, и желает только зла народу, завладело участками плодородной земли, на которой сулят построить рай. Он исходил из хищной человеческой сути, готовой на все, чтобы удовлетворить собственный интерес. Слово «порядочность» ему не было знакомо.

– Вы строите новый свободный мир бесплатно? – усмехался поверенный. – Кто в это поверит?

У него было неустранимое подозрение к делателям бесплатного добра.

Я не выдержал.

– Вот позиция, построенная на открытой клевете. Где доказательства?

– Погляднете! – чуть не заплакал купец, глаза его перестали бегать. – Это же сектарианты! Ищете нового катаклизмуса!

Я поражался яростной отгороженности самоуверенных ответчиков, словно установление истины решалось силовым перекрикиванием.

– Сладочувственник! – выкрикнул тумбообразный. – Вуманайзер! Човек на удоволствието!

Навсегда усвоил богобоязненные устои своего глухого поселения, где родился и вырос в агрессивной уверенности в своей правоте! Это удар ниже пояса – намекал на мою короткую связь с женщиной? На мои отношения с Аспазией? Кто это ему сказал?

– Лицедейка е опасна! – кричал атаман. – Ведьма!

В этот лай нельзя было вставить слова.

Судья решительно захлопнула папку.

– Отстраняю всех от изслушания! Следующее заседание…

В коридоре я столкнулся с ними. Поверенный посмотрел на меня понимающе, словно из иного общего мира. Савел отвел глаза. Тумбообразный шел прямо, крепко оттолкнув меня

Все стало возвращаться на круги своя. Борцы за старину, жаждущие выжить, спасти себя и близких, объединились против жаждущих изменить мир. Гуннов испортил не только квартирный вопрос, но и их история.

Новый правитель Теодорих II установил справедливые законы, так и не поняв, что нельзя никого обязать выполнять то, чего можно добиться только долгой работой воспитания и образования лохматого гунна, глубоко погруженного в предрассудки.

Он упразднил «кормление» старейшин провинций, пересажал большинство управляющих за коррупцию. Но ее не убывало и, наконец, коррупция пронизала все сверху донизу.

Никак нельзя было повернуть старую систему образования. Она оставалась направленной на воспитание среднего стандартного и безопасного гунна, прикрываемого классически-прекраснодушными идеями.

Нужны были эффективные менеджеры, и появились новые олигархи, заменившие старых: владельцы железных плавилен, железорудных копей, издательств со станками Гутенберга, студий с проекторами движущихся теней, зрелищ и «позоров», земель с пастбищами и скотом. Новая элита стала плодить свои династии из самых надежных – членов семьи и родственников.

Теодорих был встревожен. Поставил себя вне соратников. Что впереди? Неужели останется с тремя четвертями послушного населения, глядящего ему в рот и ждущего благодеяний? Итак уже ворчат: «Шаньюй не наш. Он из остготов».

Сначала человечество осваивало небо, как дети осваивают дивную игрушку. Древние египтяне, народы майя видели в небе свой Дом после смерти, настолько хорошо знали небо и лечили по звездам, что до сих пор поражаются их знаниям, кое в чем превосходящим астрономию моего будущего. Потом стали осваивать устройство государств, породив науки об экономике и другим сторонам жизни. И только потом – стали познавать отдельную человеческую личность, гораздо более сложную, чем все представления о ней.

Раньше у гуннов было упоение общего марша за добычей. Идущих не в ногу добивали на месте.

Теперь, после гибели старой родины гунны стали отделяться друг от друга, от понуждающей общности, каждый хотел остаться один. Вырабатывалось самосознание личности, которая в идеологии моего будущего стала главной. Каждая «личность» оказалась в своем футляре, прячась от реальности, видимой чем-то большим, властным и непререкаемым. И эта отдельная замкнутость делает гунна бирюком, эгоистом, не видящим других, даже с манией величия и скрытыми патологическими процессами, отшатывающимся, когда до него дотрагиваются. И сам чувствует свою монструозность.

Справедливо будет сказать, что это особенно развито у гиксосов, у гуннов – в меньшей степени.

Неискоренимая национальная черта – хватательный рефлекс на все, что плохо лежит, снова ожил, вернее, никогда не исчезал в гуннах. И население тихо занималось само собой, задавленное олигархической властью, которая тоже занималась сама собой.

Из новой преображенной жизни гуннского общества явно выделились два полюса, старый верящий в Священный Пень, и новый – полюс свободы.

У «неоградных» явно обнаружился зарождавшийся тогда романтизм. Думали, что возникнет новая раса, если не погибнем. Но повторялись какие-то коренные ошибки, не позволяющие вырваться в новый мир, где народы в великую семью соединятся.

Власть восстановила притягивающее быстрым результатом «ручное управление», сладостное любому, кто взобрался над массой. Тео, похоже, пошел по пути прежнего шаньюя. Снова стали править чиновники.

Труд наемного чиновника во власти безвозвратно отдалился от насущного усилия подданных продлить само существование. Приданная ему махина власти, управляющая страной, неизмеримо расширяла его мозги и возможности, но только в одну сторону. Не стало другого побудительного мотива для работы, кроме извлечения выгоды из хлебного места. И вдохновляла только сладкая возможность обладать могущественными бумажками, на которые можно приобрести головокружительное «все».