Татьяна Вильданова - Парадокс параллельных прямых. Книга первая

– Ну, да.

– А почему она в начале войны не уехала? Или в начале оккупации? Тогда же всех иностранцев высылали. И почему её не выслали? – продолжал недоумевать он.

– Аргентинцев не высылали, – в последний раз боднув кулаком воздух, Симон тоже присел рядом с Доре на стол, – они же нейтральные.

– А её родители? Они тоже здесь?

– Нет. Они… их нет.

– В смысле, – не понял Доре, – она с ними не общается?

– Нет, кажется, был несчастный случай и… – попытался объяснить Симон, – она никогда не говорит об этом.

– Понимаю, – погруснел Жан, – давно?

– Ещё до приезда сюда. Может быть, её поэтому и отправили. Чтобы меньше переживала, – постарался объяснить Симон, – знаешь, смена обстановки, новые люди, впечатления… Только ты ей не говори, – тут же предупредил он, – я как-то видел, какие у неё глаза были…

– Конечно, не скажу, – пообещал Доре, – что я, не понимаю… А кто-то ещё, другие родственники у неё остались?

– Здесь никого.

– Жаль, – искренне посочувствовал Доре, – иногда, одному довольно непросто.

– А мы на что?! – подпрыгнул на столе Симон, – я за неё знаешь, сколько морд почистил!? И Гаспар…

– Ты её давно знаешь?

– Ну, лет восемь, наверное.

– Ого! – Жан удивленно изогнул брови, – так её что, в коледж прислали? – прикинув её тогдашний возраст, предположил он.

– Не знаю, при мне в колледж она уже не ходила. И вообще про него никогда ничего не рассказывала.

– А о чем рассказывала?

– Ну, – задумчиво наморщил брови Симон, – не знаю… особенно ни о чем.

– А Мадлена знает?

– Мадлена?

– Да. Они же подруги, – разъяснил Жан, – наверняка трепались друг с другом о себе, о детстве, о мужчинах. Женщины это любят…

– Не знаю… – беспокойно заерзал на столе Симон, – едва ли… Этьена уж точно трепаться не любит.

– Почему?

– Может, ей не нравится… вообще-то странная она…

– В каком смысле? – не понял Доре.

– Ну, как бы тебе объяснить… ну-у-у…. – пытаясь собраться с мыслями, Симон машинально взял со стола закладку, – не знаю я… понимаешь, шальная она какая-то….то здесь, то пропадает чуть ли не на полгода… дерется просто класс! – Симон оживился, – она, когда только приехала, сняла комнату рядом с нами и подружилась с Мадленой. Пошли они как-то в кино, а там к ним один тип привязался, – Симон хмыкнул, – Гаспар его потом лечил. А когда вылечил, то уже от себя морду набил. Но, по-моему, у неё это лучше получилось!.. И ещё… ну, – Симон напряженно свел брови, – ну… не знаю я!.. Но то, что она отличная девчонка, это точно. И стреляет феноменально.

– «Феноменально», – передразнил Жан, – ты другое слово знаешь?

– Ну, чего ты?! – смутился Симон, – нет, правда, она очень хорошо стреляет. Она даже меня научила. Я со ста шагов в монету могу попасть.

– Силен.

– Не жалуюсь. Только так стрелять, как она, по-моему, всё равно невозможно! Она в эту монету даже в темноте бьет.

– Интересно… не спрашивал, кто её научил?

– Нет, – совсем растерялся Симон, – я как-то даже и не… Да мне и не интересно. Ты лучше сам у неё спроси!

– Спасибо, – покачал головой Доре, – что-то не хочется.

– Вот-вот… и мне тоже.

– Н-да… не хотел бы я иметь такую жену, – задумчиво протянул Доре.

– Да, знаешь! – так и крутанулся Симон, – ты!.. тебе никто и не предлагает! За ней, если хочешь знать, такие!.. Очень ты ей нужен!

– Тем лучше, – равнодушно зевнул Доре, – женщины старше двадцати пяти меня вообще не интересуют. А ей уже тридцатник, если не больше.

– Ничего и не тридцатник!

– Ты что, её паспорт видел?

– Нет, – неожиданно жестко отрезал Симон.

– Ладно, – почувствовав, что он зашел слишком далеко, примирительным тоном произнес Доре, – верю на слово… Вставай.

Всё ещё продолжая злиться, Симон медленно сполз со стола на пол.

– Локти подбери… плечи расслабь…

Жан тоже соскочил на пол и встал напротив.

– Бей всерьез. Я увернусь. Ясно?

– Ясно, – критически прищурился Симон, – а если не успеешь?

– Успею.

Наступила зима.

Холодный циклон, прилетевший с Гренландии, оббил последние листья с деревьев и залил город целыми потоками ледяной воды. Теперь Париж стоял голый, хмурый, мокрый и нахохленный.

А дождь всё лил и лил. В перерывах между ливнями ветер раздирал плотную кашу облаков, и тогда в разрывах проглядывало небо.

На смену циклону пришел не менее холодный антициклон.

Потом потеплело. Небо опять затянуло тучами, из которых время от времени монотонно моросил дождь.

Потом ветер в очередной раз переменился, согнал облака в кучу и унес прочь, куда-то к далеким восточным равнинам, над которыми они окончательно иззябли и просыпались на землю мягкими хлопьями пушистого снега.

В Париже тоже похолодало. Колючий знойкий ветер за несколько дней подсушил дома и асфальт.

Теперь около четырех-пяти часов вечера уже начинало смеркаться. Сначала сумерки тихо скапливались по углам, потом разбухали и заливали весь дом.

Раньше всего ночь наступала в библиотеке, окна которой выходили в тихий тупик, примыкающий к задней стене дома. Здесь и днем-то не было шумно, а уж ночью, когда тупик до краев наливался тьмой, становилось и вовсе пугающе тихо.

Может быть именно поэтому, стараясь разогнать сосущую тишину ночи, Этьена и повесила в библиотеке часы. И люстру. Большую люстру с множеством мелких хрустальных подвесков, которые начинали тонко звенеть, когда в комнате создавался ток воздуха.

Включать люстру Жан не любил, предпочитая обходиться однорожковым бра над креслом. Освещаемый им пятачок был настолько мал, что с трудом вмещал в себя сидящего в кресле человека. Остальное тонуло в темноте. Если включали второе бра, то казалось, что освещаемое им кресло находилось где-то бесконечно далеко. Настолько далеко, что читающий в нем человек казался не более реальным, чем силуэт в чужом окне.

В темной комнате было что-то загадочное, такое, что успокаивало, настраивало на воспоминания. Иногда, раскрыв книгу, он часами просто держал её на коленях.

Нельзя сказать, что он вспоминал прошлое или думал о будущем. Он не вспоминал. И не думал. Он плыл по течению своих мыслей. Как травинка. Или как ветка, упавшая в воду.

Этьена тоже не любила включать верхний свет. Иногда, заметив, что Доре мечтает, она брала книгу и тихо садилась в своё кресло.

Но сегодня ему не мечталось. Глаза рассеянно скользили по полкам, по акварели на стене, по креслу…

Сегодня мягкий свет, нежно золотивший зачесанные назад волосы женщины, вызывал у него какие-то странные ощущения.

Сосредоточившись, он попытался понять, что же создавало в нем этот внутренний дискомфорт…

Разве что свет…

Свет…

Он попытался сосредоточиться на освещении, но, то неуловимое, что осторожно бродило по краешку его сознания, уже ушло, исчезнув так же, как поутру исчезают ночные сны.