Урсула Ле Гуин - Слово для «леса» и «мира» одно

— Повелитель Звезд, издалека-пришедший, пепельноволосый, носящий-драгоценность, — улыбаясь, сказал Кьо, — что же такое тогда имя?

— Пепельноволосый? Неужели я и впрямь так поседел?.. Я и сам до конца не знаю, что такое имя. Когда я родился, меня назвали Гаверэлем Роканноном. Когда я произношу это имя, я ничего не описываю, но тем не менее называю себя. А когда я вижу в этих краях новую для меня породу дерева, то спрашиваю у тебя или у Яхана и Могиена, потому что ты отвечаешь редко, как оно называется. И не успокаиваюсь, пока не узнаю.

— Но оно все равно остается деревом, так же как я — фиа, а ты… кем?

— Остается. Но ведь одни деревья отличаются от других, Кьо! Здесь я в каждом селении спрашиваю у местных фииа, как называются вот эти горы на западе, хребет, который высится над ними всю их жизнь, от рождения до смерти, а они отвечают: «Это горы, Ольхор».

— Так оно и есть, — сказал Кьо.

— Но рядом с этой долиной есть и другие горы — низкий хребет на востоке! Как вы отличаете без имен одни горы от других, одно существо от другого?

Обхватив колени руками, Кьо смотрел на запад: там, в вышине, пылали в лучах заката горные вершины. Через некоторое время Роканнон понял, что отвечать фиа не собирается.

С каждым днем они все дальше и дальше продвигались на юг. Теплые Времена вступали в свои права: ветры становились все теплее, а долгие дни — еще длиннее. Крылатые кони несли сейчас двойной груз, поэтому путешественники не спешили и делали частые остановки на день-другой, чтобы поохотиться самим и дать поохотиться крылатым; наконец они увидели, что горы повернули впереди налево, соединяясь с восточным хребтом, тянувшимся вдоль берега материка, и преграждая им путь. Зелень долины взбегала на склоны громадных холмов и почти сразу же пропадала. Зеленые и коричнево-зеленые пятна растительности появлялись затем снова, но уже гораздо выше: это были горные луга. Еще выше лежал серый пояс осыпей и скал, над которым на полпути к небу застыли обточенные ветрами сверкающие белые вершины.

Поднявшись довольно высоко в горы, путешественники наткнулись еще на одно селение фииа. Налетавший с вершин холодный ветер продувал насквозь хрупкие крыши и рассеивал голубой дымок среди теней и света долгого вечера. Их встретили, как всегда, радушно и приветливо, пригласили в дом, дали напиться и накормили мясом и зеленью из деревянных чаш, вычистили их пропыленные одежды; тем временем крохотные и быстрые как ртуть дети кормили и гладили крылатых коней. После ужина для них стали танцевать без музыки четыре девушки из этого селения: в отблесках пламени быстрые и плавные движения их рук и ног превратились в неуловимую игру света и тьмы, словно танцующие стали бесплотными. Улыбнувшись от удовольствия, Роканнон посмотрел на Кьо, который, как обычно, сидел рядом с ним. С печалью в глазах фиа сказал:

— Я останусь здесь, Ольхор.

Ошеломленный Роканнон ничего не смог ответить и снова повернулся к танцовщицам. Движущиеся фигуры, выхватываемые отблесками огня из темноты, создавали все новые и новые нематериальные узоры. Они ткали музыку из тишины, оставляя в сознании ощущение присутствия чего-то чужого и странного. Блики света на деревянных стенах заколыхались, задрожали, стали менять форму.

— Было предсказано, что Странник станет выбирать себе спутников. На время.

Роканнон так и не понял, кто сказал это: он сам, или Кьо, или его память. Ведь слова эти уже отпечатались когда-то в его сознании и в сознании Кьо. Танцующие разошлись в разные стороны, и их тени быстро взбежали по стенам; у одной из девушек волосы рассыпались по плечам, сверкнув на мгновение в темноте. Кончился танец, не нуждавшийся в музыке, а танцовщицы, которым не нужны были иные имена, кроме узоров из света и теней, замерли на месте. И Роканнон почувствовал, что в это мгновение пришел к своему завершению узор, соединявший его судьбу с судьбой Кьо, кончился, оставив после себя тишину.

Под тяжело машущими крыльями проплывал вздыбившийся хаос каменных глыб; горный склон уходил вверх так круто, что конь, из последних сил поднимающийся к седловине, едва не задевал краем левого крыла за камни. Восходящие потоки и порывы ветра здесь были столь сильны, что крылатые иногда теряли равновесие, и поэтому Роканнон перед вылетом затянул потуже ножные ремни, державшие его в седле. Гермокостюм хорошо защищал его от холода, а вот Яхан, сидевший позади него и закутанный во все их плащи и шкуры, накануне так замерз, что едва не разжал руки и не вывалился из седла; теперь он заранее намотал уздечку себе на запястья. Могиен, конь которого нес меньший груз и поэтому вырвался далеко вперед, переносил холод и высоту гораздо лучше Яхана и с суровой улыбкой летел сейчас на битву с вершинами.

Пятнадцать дней назад они покинули последнее селение фииа, распрощавшись там с Кьо, и, преодолев холмы предгорий и низкие отроги главного хребта, направились к месту, которое издалека выглядело как самый широкий перевал. Фииа так ничего им и не рассказали о дальнейшем пути: при любом упоминании о горах и перевале они прятали глаза и умолкали.

В первые дни особых трудностей путники не встретили, но чем выше они поднимались, тем быстрее выбивались из сил крылатые: в разреженном воздухе не хватало кислорода, чтобы поддерживать напряженную работу мышц при полете. Кроме того, на больших высотах пришлось бороться с холодом и изменчивой погодой. За последние три дня они покрыли всего километров пятнадцать, то и дело попадая в тупики. Чтобы поддержать силы крылатых коней, люди затянули пояса и отказались от своих порций вяленого мяса. Утром Роканнон отдал коням все, что оставалось в сумке, потому что этот день был решающим: если они не одолеют перевал сегодня, им придется вернуться в лесистые предгорья, где они смогут поохотиться, восстановить силы и начать потом все заново.

Сейчас они, похоже, нашли правильный путь к перевалу, но с восточных вершин задул неприятный холодный ветер, а по небу поползли густые белые облака. Могиен по-прежнему летел впереди, и Роканнон направил своего коня за ним следом: в этой бесконечной изматывающей борьбе с высотой командовал Могиен, а он только подчинялся. Он давно забыл, зачем он хотел пересечь эти горы, помнил только, что ему нужно это сделать, что он должен идти на юг. И Могиен подбадривал его, не давал повернуть назад. Прошлым вечером, когда они решали, куда лететь, Роканнон заметил: «Ты так уверен, словно находишься в своих владениях». Окинув взглядом гигантские холодные вершины и пропасти, камни и снега, Могиен ответил со своей обычной непререкаемой уверенностью: «Да, это мои владения».

Сейчас он окликнул Роканнона, и тот стал подгонять своего коня, пытаясь разглядеть сквозь смерзшиеся ресницы что-нибудь впереди и разыскивая край этого бесконечного, уходящего вверх хаоса. И он увидел его — этот угол, этот выступающий гребень крыши всей планеты! Каменистый склон кончился, и теперь под ними простиралось ровное белое поле — перевал. По обе стороны от него уходили в густеющие снеговые тучи исхлестанные ветрами вершины. Могиен сейчас был совсем рядом; он повернулся, и Роканнон увидел его невозмутимое лицо, услышал его торжествующий крик — пронзительный боевой клич воина-победителя. Так они и летели друг за другом над этой белой равниной, под нависающими белыми тучами. Около них закружились снежинки, начав свой однообразный танец: здесь были их владения, и они делали, что хотели: не падали, а только танцевали. Полуголодный и измученный конь Роканнона с каждым взмахом гигантских крыльев жадно хватал воздух раскрытой пастью. Могиен по-прежнему держался впереди, но летел теперь помедленнее, чтобы Роканнон не потерял его за облаками.