Урсула Ле Гуин - Слово для «леса» и «мира» одно

Осден поднялся и неуверенным шагом направился к выходу. Прислонившись к косяку двери, он обводил взглядом укутанные сумерками протяжения колышущихся трав, которые не были травами. Ветер нес слабый сладкий запах пыльцы. Нигде ни звука, только тихий нескончаемый посвист ветра. Слегка наклонив забинтованную голову, эмпат стоял там неподвижно очень долгое время. Сомкнулась мгла, замерцали звезды — огоньки в окнах далекой обители Человечества. Ветер стих, все погрузилось в беззвучность. Он стоял и слушал.

В долгой ночи Хайто Томико прислушивалась. Она лежала неподвижно и слышала биение крови в своих артериях, дыхание спящих, дующий ветер, струение в темных венах, натиск снов, беспредельные шумы звезд, усиливающиеся с медлительным умиранием вселенной, поступь смерти. Она выбралась из тисков постели, бежала от крохотного уединения своего закутка. Спал только Эсквана. Порлок лежал в смирительной рубашке и тихонько бредил на родном, мало кому известном языке. Оллеру и Дженни Чон угрюмо играли в карты. Посвет Тоу лежала под токами в лечебном алькове. Аснанифойл рисовал мандалу — Третью Позицию Простых Чисел. Маннон и Харфекс сидели возле Осдена.

Они сменили повязку на голове Осдена. Прямые темно-рыжие волосы там, где ей не пришлось их сбрить, выглядели непривычно. Их припудрила седина. Она бинтовала, а руки у нее дрожали. И все еще никто ничего не сказал.

— Каким образом страх оказался и здесь? — спросила она, и в жуткой тишине ее голос прозвучал глухо и фальшиво.

— Не только деревья, но и травы…

— Но мы же в двенадцати тысячах километров от того места, где были утром — мы оставили это на той стороне планеты!

— Оно едино, — сказал Осден. — Одна огромная зеленая мысль. Сколько времени требуется мысли, чтобы перенестись из одного полушария вашего мозга в другое?

— Оно неспособно думать. Оно не думает, — вяло пробормотал Харфекс. — Это просто сложная сеть процессов. Ветки, эпифиты, корни с соединительными узлами, связывающими отдельные особи — видимо, они все приспособлены для передачи электрохимических импульсов. То есть, строго говоря, отдельных растений не существует. Даже пыльца, скорее всего, это вид связи, своего рода переносимое ветром восприятие, преодолевающее моря. Но это невообразимо! Чтобы вся биосфера планеты представляла собой связанную воедино сеть — воспринимающую, внеразумную, бессмертную, самозамкнутую…

— Самозамкнутую… — повторил Осден. — Вот именно! Отсюда и страх. Неважно, что мы способны двигаться сами, что мы можем причинять вред. Важно, что мы — другие. Здесь никогда не было других.

— Вы правы, — почти прошептал Маннон. — Рядом с ним нет никого. Ни друзей, ни врагов. Все отношения замкнуты на самом себе. Вовеки одинокое единство.

— Но какую роль, в таком случае, осознание себя играет для выживания вида?

— Возможно, никакой, — ответил Осден. — Зачем вам телеология, Харфекс? Или вы не хейнит? Разве мера сложности это не мера вечной радости?

Харфекс не поддался на провокацию. Он болезненно хмурился.

— Нам необходимо немедленно покинуть этот мир, — сказал он.

— Теперь вы понимаете, почему я все время хочу выбраться куда-нибудь, лишь бы подальше от вас? — спросил Осден с каким-то патологическим добродушием. — Ведь ощущать его тягостно, страх другого!.. Будь бы это животным сознанием! С животными я могу установить взаимосвязь. С кобрами, с тиграми я лажу — более высокий интеллект обеспечивает свои преимущества. Меня следовало бы использовать в зоопарке, а не прикомандировывать к экспедиции… Если бы я мог добраться до сознания этой чертовой глупой репы! Не будь это таким оглушающим… Я ведь и сейчас воспринимаю не только страх. А до паники в нем была… ну, безмятежность. Тогда я не сумел этого осознать, я не представлял, как оно огромно. Воспринимать одновременно весь дневной свет и весь ночной мрак. Все ветры и затишья вместе. Зимние созвездия и летние созвездия в единый миг. Иметь корни и не иметь врагов. Быть целостностью. Понимаете? Никаких вторжений извне. Никаких других. Быть единством…

«Он впервые заговорил!» — подумала Томико.

— Против него вы беззащитны, Осден, — сказала она вслух. — Ваша личность уже подверглась изменениям. Вы уязвимы. Возможно, мы не все потеряем рассудок, но с вами это произойдет непременно, если мы не улетим теперь же.

Он заколебался, а потом посмотрел на Томико, в первый раз посмотрел ей прямо в глаза — долгим тихим взглядом, прозрачным, как вода.

— А что толку мне было от рассудка? — сказал он насмешливо. — Но кое-в-чем вы правы, Хайто. Тут есть смысл.

— Нам надо отсюда выбраться, — пробормотал Харфекс.

— Если я уступлю ему, — задумчиво сказал Осден, смогу ли я вступить в общение?..

— Под «уступлю», — быстро и нервно перебил Маннон, — вы, если не ошибаюсь, подразумеваете, что перестанете проецировать назад эмпатическую информацию, которую получаете от этого единого растения, перестанете отражать страх и вберете его. Это либо тут же убьет вас, либо загонит в полную психическую изоляцию, в аутизм.

— Почему? — спросил Осден. — Оно отвергает. Но и я отвергаю, потому что в этом мое спасение. У него нет интеллекта, а у меня есть.

— Не тот масштаб. Что может сделать один человеческий мозг против чего-то столь огромного?

— Один человеческий мозг способен улавливать закономерность в масштабе звезд и галактик, — ответила Томико, — и истолковать ее, как Любовь.

Маннон перевел взгляд с Осдена на нее, потом обратно. Харфекс молчал.

— В лесу было бы легче, — сказал Осден. — Кто из вас отвезет меня туда?

— Когда?

— Теперь же, пока вы еще не свихнулись или не впали в буйство.

— Я отвезу, — сказала Томико.

— Никто из нас, — сказал Харфекс.

— Не могу, — сказал Маннон. — Мне… мне страшно. Я разобью реаверт.

— Возьмите Эсквану. Если мне удастся, он послужит медиумом.

— Вы одобряете план сенсора, координатор? — спросил Харфекс официальным тоном.

— Да.

— Я против. Однако я полечу с вами.

— Мне кажется, у нас нет выбора, Харфекс, — сказал Томико, глядя на лицо Осдена — безобразной маски больше не было, оно светилось, как лицо влюбленного.

Оллеру и Дженни Чон, которые играли в карты, чтобы укрыться от мыслей, приходящих со сном, от нарастающего внутри них ужаса, затараторили как напуганные дети:

— Оно… ведь оно в лесу, оно схватит вас…

— Боитесь темноты? — насмешливо спросил Осден.

— Но вот же Эсквана, и Порлок, и даже Аснанифойл…

— Оно не может причинить вам вреда. Это просто импульс, пробегающий по синапсам, ветер, струящийся между веток. Это только кошмар.

Они взлетели. Эсквана по-прежнему крепко спал, свернувшись в заднем отсеке. Томико вела реаверт, Харфекс и Осден молча вглядывались в темную полосу леса по ту сторону прерии, серебрящейся в свете звезд.