Федор Метлицкий - Драма в конце истории

Я восхищался. Вот бы эти фразы — в лицо нашим благообразным семьям! Порвали бы на куски.

Образ Юли, разлитый во всем моем существе, защищал меня от набитого циничными ядами Майка.

Он угощал только орешками и виски. Несмотря на намеки, в ресторан так и не пригласил.

Я пришел в гостиницу. Веня исчез. Я названивал руководителю Конгресса по устойчивому развитию, соратникам и знакомым Вени, но никто не знал, где он.

Веня, слава богу, объявился на родине, в секретной квартире. Туда он тайно пригласил нас с Батей.

Это маленькая квартирка на отшибе зоны отчуждения. Здесь скромная обстановка, как у мудрецов, — простые столы и стулья, диван с пролежнями, небольшой пульт управления, и маленькая книжная полка. В его бродячей жизни он возил с собой несколько любимых бумажных книг, как Петрарка, а остальное было в карманном пульте. Веня собрал во флешках огромную коллекцию картин космического христианского направления, которые просматривал, проецируя на пустых стенах квартирки.

Мы с Батей раскладывали принесенные продукты и водку.

— Тебе надо время от времени переезжать, — говорил Батя, весело разглядывая бутылку лучшей китайской водки.

Я не понимал, почему Вене надо прятаться. Кто может, в конце концов, угрожать ему? Борьба возможна только в диспутах, или в космической Олимпиаде.

Веня печально смотрел на нас.

— Уговорили переехать. Но смысла не вижу. Кому я нужен?

Батя пояснил:

— Разоблачительные материалы не нравятся и в конце нашего века. Внезапное обнажение перед всеми затаенного стыдного в себе может свести с ума, довести до самоубийства, и даже убийства.

Раньше мы не говорили о своих опасениях. Да и о чем говорить, когда опасность не определенная, может быть отовсюду. Веня слишком известен, будит в подсознании людей своими стихами что-то несказанное. Или обнажает в них что-то стыдное своими эссе. В нем это сочеталось как что-то единое.

Но он не верил ни в свою значимость, ни в месть.

— Странное время — отсутствие авторитетов. Кроме, конечно, навязанных олигархами. Раньше были великие умы, их не портило даже миллионное тиражирование произведений наряду с бездарными мыслителями. А теперь, в нашем времени пост-постмодернизма, не появилось ни одного мощного авторитета, гения. Ибо все тексты стали относительны, — сколько умов, столько и убеждений. Все фильмы до сих пор хотят ввергнуть зрителя в страх насилия и страдания, хотя такого физического насилия давно нет, остались только атавистические желания испытать ужас. Умеют оборвать сцену на занесении ножа над жертвой. Обозленный зритель бесится: что дальше? Это для авторов потребность ощутить в себе негодяев и подонков. Но нет конфликтов между страстно ищущим разумом и ленивыми мозгами.

— Ну, и что? Титаны возникают только при тоталитаризме, — авторитетно сказал Батя, открывая бутылку.

— Увы, — словно не слышал Веня. — Никто уже не читает стоящие бумажные книги, и даже большие электронные тексты. Мыслить стали видеообразами, клипово. Пропала литература, философские книги.

— Клипово — это мне нравится, — сказал я. — В картинку влезает все, что не выразить словами.

— Вот новое поколение! — восхитился Веня. — Все, даже сложное, сейчас клипово. Интернет тиражирует все, и оно исчезает, как только уходят из сознания. Исчезают миры. Где-то стонут, погибают, но мир не слышит. Тяжелая технотронная поступь цивилизации заглушает стоны. Творчество используется для удовлетворения сытых желаний.

Батя весело смотрел на налитые стаканы.

— Я хотел бы тебе поверить, но по-другому не будет. Скажу тебе честно — и не хочу иного.

И он нарочито безнадежно махнул рукой.

— Мысли гениев живут в нас неосознанно, — возразил Веня. — Не только у тех, кто на вершине познания, но и кому они запали в душу. Где они, великие книги, полотна, фильмы? Ага, вот они! — ухватился он за пульт. — Оживают, пока находятся в поле сознания и в пульте управления.

Я представил, как в моем сознании укладываются воедино все великие мысли, вспыхивающие в тех произведениях, и ощущал скудость познания.

Веня говорил как бы механически, думал о чем-то своем, печальном.

— Когда-то философы определили банальность зла. Но люди до сих пор так и не признают эту истину. Возмущаются: как это — переносить на всех человечка в очках, сидевшего в прозрачной клетке правосудия, как в колбе, бывшего агронома, говорящего нормальным языком юриста, который составил план уничтожения целого народа, и по нему истребили половину евреев Европы. Душа народа вопиет к отмщению!

— И правильно! — возмутился Батя. — Правильно повесили.

— Но кто привел их к власти? Кто исполнял? Народ. Его забитые пропагандой мозги. Кто доносил на противников? Они же и возмущаются.

— Неправда! Были разные люди.

— Вот ты, Батя, обыкновенный человек, не без способностей, но можешь стать Гитлером. А вот этот мальчик вселяет надежды.

— Говори, да не заговаривайся! — опасно повысил голос Батя.

— Банальность зла — в исторической системе взаимоотношений людей. Эта рационально устроенная система.

Я тоже обиделся.

— Разве не ты говорил, что народ всегда занимался самопознанием? Люди действуют не бездумно, споры о том, что будет дальше — заполонили страницы сайтов и книг. Возможен выход сознания из коллективного бессознательного в просвет бытия. Озарение…

Веня засмеялся.

— Озарение — еще не все. Оно ослепляет. Советские художники слова и целлулоидной ленты, доносившие друг на друга, тоже обладали чувством полета, и даже улета — в небывалое колхозное счастье, ломящееся от еды из папье-маше посередине голодной деревни. Было ли это пропагандистским враньем, или ликованием безумного ребенка в Освенциме, пожирающего траву? Или мечтой о счастье, которого нет и не будет?

Батя уплетал бутерброд с колбасой.

— О чем вы говорите? Другого озарения не бывает.

Пьяненький Веня бормотал:

— Торжествует новый Ренессанс рационализма. Раньше считали, что общество существует независимым от отдельной личности. Позже поняли, что нет общества независимого от человека, за его спиной. А сейчас все эти построения — чушь собачья. Живое пахнущее бритое существо отвергает эти умствования. Как сказал Нострадамус, мы получаем то будущее, которого заслуживаем.

— Ты не любишь новые технологии, — болтал пьяный Батя.

Веня на миг отрезвел.

— Люблю осмысленные технологии, уводящие из одиночества человечества во вселенную, откуда мы родом. Наступает что-то иное, чего мы никак не ждали. Совсем не в русле старых гуманистических традиций моих любимых классиков, идеи которых не смогли предотвратить вакханалию массовых ликвидаций.