Федор Метлицкий - Драма в конце истории

Веня оказался в вакууме. В интернете, газетах и журналах боялись его публиковать. Наступила полная изоляция.

Друзья говорили:

— Срочно уезжай за границу! Они тебя достанут.

— А разве там лучше?

Он не мог — слишком много обязательств взял на себя.

Полиция, как и встарь, расследовала исчезновение одиночки из гетто вяло, и вскоре дело потонуло в дебрях архивов.

Веню еще искали его поклонники, даже, по моей просьбе, Майк в Северной Америке. Я уже потерял надежду.

Неужели он исчез сам? Может быть, вернулся на свой неведомый остров, где пропадал три года, или тайно улетел с билетом в один конец на землеподобную планету в колонию таких же, не сумевших вынести электронную цивилизацию, глядящую механическими глазами Великого Искусственного Интеллекта? Странно, но после исчезновения «совести эпохи» в мире ничего не изменилось.

Что-то изменилось во мне. Погублена великая жизнь! Ни за грош. Можно быть разными, ненавидеть друг друга, но есть грань, где все должны быть согласны перед очевидной истиной и хоть на миг стать братьями. Но по редким высказываниям и буре негодования стало резко видно, кто есть кто.

Все проходит. Через некоторое время все успокоилось, как в болоте.

Я тоскливо говорил Бате:

— Какой источник разума угас! Он был в постоянном озарении, видел гармонию мира и любил людей.

Батя возражал:

— Вдохновение — это процесс озарения. Оно кратковременно, необходимое условие, а не результат. Только любовь постоянна. К близким. Ко всем можно быть только расположенным.

Он повторял слова Вени. Его недостаток — ни разу не приходила в голову мысль о самоубийстве. Фантастически живуч и великолепно избегает битья по морде и вообще неприятных ситуаций, грозящих унижением. А ведь раньше очень хотел пострадать, испытать боль настоящей потери, чтобы слова стали весомыми.

Как я понял, он уже почувствовал облегчение — отсек страдавший член, как Сальери. И зло ответил:

— Озарение может быть бесконечным. Он любил всех!

Появилась виноватая Юля.

Что делать? Вести себя, как раньше, словно ничего не было? В конце концов, я полон посторонней жизни — до сих пор вспоминаю ту красавицу, которую встретил в метро.

Она исподлобья взглядывала на меня. Я теперь уже по-настоящему небрежно отвернулся.

Она подождала, и написала заявление — о переходе на работу в Оргкомитет Гражданского фронта.

Я не знал, чего жду. Наконец, не выдержал и написал Юле нейтральную эсэмэску, спрашивал, как у нее дела.

Она долго не отвечала.

Наконец, прислала краткий текст, от которого веяло равнодушием.

Я перечитывал его снова и снова, ища в словах надежду, и в то же время находя подтверждения ее равнодушия. Изучал напечатанные строчки, словно живые, написанные ее рукой, как драгоценность.

«Ну, что ты? — спрашивал сам себя. — Тупая девчонка, не может связать двух слов. Почему не та гордая красавица из метро? Ведь я мог любить только таких гордячек».

Говорят, что когда влюблен, вокруг тебя аура близости к миру, ты любишь всех, и потому они любят тебя. Ни черта! Я был потерян, и в таком состоянии не мог любить никого.

Почему чувствую трагедию? Крушение чего-то главного во мне?

Я не нашел любимой, которую воображал в юности. Как будто случайность подсовывает обманку, и привыкаешь к ней так, что без нее не можешь, но остается та же тоска. Может быть, и у нее то же?

Юля зашла через полгода, лицо ее стало опухшим, глаза опали, и краснота, полоски какие-то на лице — черты беременности. Она выходит замуж. Неужели за того медведя-председателя? Это уже было чужое счастье.

Во мне не было скорби. Отнесся к ней как обычно, хотя пропал юмор, уже не ощутил в ней ореола. Что за холодность к чужому счастью? Вспоминал нашу совместную работу, и запоздало злился на то, что не открывалось тогда: от ее работы не было никакого результата, никакой инициативы.

Исчезла волна, наполнявшая меня полноводным сверканием.

— Распечатали нимфетку, — серьезно сказал Чеботарев.

— Подзалетела, — с грустью сказал бухгалтер.

Лида торжественно сказала нам:

— Юля приглашает вас на свадьбу. Хороший отдых — в деревне, в лесу.

Мужчины не воодушевились. Во мне не осталось ни капли прошлых чувств, а только отвращение от этой свадьбы в какой-то деревне.

Вскоре она ушла в декретный отпуск, прежде времени.

Остается только сказать несколько слов о конце моей печальной истории.

Юля снова зашла к нам, уже с ребенком. Одутловатое лицо, без макияжа, потеряло обаяние юности. Малыш откинулся у нее на руках, снизу молча глядя на нас удивленными глазами.

— Он никогда не плачет, не капризничает, — любовалась Юля и целовала его глаза.

В ее взгляде было знание ее власти надо мной, и сожаление.

Я не смел просить, чтобы она вернулась на работу. Простила ли она меня?

К Светлане стал приходить попик с редкой бородкой, в тертых джинсах. Они шушукались между собой, и я понимал, что она — отрезанный ломоть.

Шеф объявил о нестабильности положения нашей организации и об очередном снижении зарплаты. И об уходе некоторых на неоплачиваемый отпуск.

О, это тягостное чувство, которого не знает бюджетник, аккуратно получающий зарплату и не думающий о стабильности своего существования!

— Боливар не выдержит всех! Пора отправляться на велфер.

Глаза у сослуживцев были пустыми.

Было нестерпимо выносить эти глаза.

Я вышел, и заплакал. Сквозь просветы высоких зданий видел холодное сырое небо. Не надо больше строить иллюзий.

Лида ушла с облегчением, в свою академию, где защитила кандидатскую.

Бухгалтер тоже расстался легко, у него была еще халтурка.

Молчаливый хакер Дима и беременная дурнушка исчезли, кажется, раньше — никто этого не заметил.

А вот Чеботарев стал известным активистом Гражданского фронта.

Я сижу в комнате на даче, за окном шумит листва яблонь.

В первый раз появилось солнце. Как же долго было слякотно и темно! Лил дождь, нудно и постоянно, словно будет лить, пока не затопит всю землю. Говорят, непоправимый сдвиг в случайном уголке вселенной — микроскопической частице разрушающей и созидающей энергии.

После смерти матери было невыносимо приехать сюда. Уже полгода я живу без нее.

Но сейчас дождь прошел. Клубящаяся зелень в саду, словно живая, блестит на солнце, под чистым небом.

Изменение погоды повлияло на все мое существо. Словно все время искал чистого неба и, наконец, осветило солнцем, и стало легче.

Помню последние слова Вени. Раньше бывали эпохи, когда не только близкие люди, но и целые поколения становились родными — перед общей смертельной опасностью. Но сейчас пропала связующая нить.