Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина

— Так Кронштейн или Жмуркин? — Старушка уставилась в какой-то список, вложенный в ее книгу. — Кронштейн среди участников семинара значится, а вот Жмуркин — нет.

— Я в том смысле Кронштейн, в каком Гинзбург — Лагин, а Клементов — Платонов. — Упоминая людей, близких к фантастике, Костя надеялся, что его лучше поймут.

— Мир тесен, — задумчиво произнес Чирьяков. — Случалось мне встречать коллег-фантастов и в колонии строгого режима, и во Французском иностранном легионе, и в буддийском монастыре.

Вот, оказывается, в какую замечательную компанию попал Костя по дороге на семинар.

Чирьяков, известный мистификатор, черносотенец и литературный функционер, стоял у крана, по которому из загадочных высших сфер в ТОРФ стекали денежки. Крестьянкина была птицей еще более высокого полета. В Госкомиздате она возглавляла целый отдел. Таких, как Чирьяков, под ней ходило человек десять. Несмотря на свою солидную должность (а может, именно поэтому), она вела себя тихо. Костя видел ее впоследствии всего пару раз. Зато с Чирьяковым, деятельным и вездесущим, как и положено истинному кроманьонцу, ему пришлось столкнуться неоднократно.

Знакомство — пусть и случайное — со столь влиятельными личностями имело ту положительную сторону, что к Дому литераторов, в котором должен был проходить семинар, Костю доставили на казенном транспорте.

Впрочем, уже в машине между Костей и Чирьяковым возникло легкое отчуждение, как это бывает всегда, когда угар любви или пьянства уже прошел и в общей постели или в общей канаве просыпаются два человека, один из которых находится в непосредственной зависимости от другого.

Хотя в данный момент такие досадные мелочи Костю не волновали. Впервые в жизни он увидел настоящее море — не мутную балтийскую лужу, по которой хоть километр шагай, и все будет по колено, а могучую стихию, штурмующую гранитные набережные с такой бешеной энергией, что курортники с визгом отбегали дальше от берега.

Еще Костю очень поразили местные пляжи, покрытые крупной темной галькой. На таком пляже солнечные ванны можно было принимать, только лежа на топчане или надувном матрасе (а в идеальном случае — на женщине подходящих габаритов).

В воздухе стоял свежий, ни с чем не сравнимый запах водорослей и морской соли, который не могли одолеть даже аппетитные ароматы, исходившие из многочисленных шашлычных.

При том что Костя никогда не любил лазить по деревьям, его просто тянуло к низеньким, приземистым пальмам, выстроившимся вдоль набережной в шеренгу. Опять, очевидно, сказывалась генетическая память, однажды уже заставившая его взобраться верхом на коня, но на сей раз эта память соотносилась уже не со степными кочевниками, а с еще более далекими предками — обезьянолюдьми, обитавшими на опушке тропического леса.

Дом литераторов внешне почти ничем не отличался от остальных здешних здравниц, где от трудов праведных отдыхали шахтеры, артисты, ткачихи, военнослужащие и партийные работники — огромный бетонный клин, тупым концом вонзившийся в склон горы. (Позже Костя узнал, что комфортабельность номеров возрастала по мере сужения этого клина — сначала шли обычные номера на три-четыре человека, потом полулюксы, люксы и, наконец, сверхроскошные апартаменты, впоследствии получившие название «президентских».)

Объявление, вывешенное в просторном холле, гласило, что семинар Творческого объединения российских фантастов состоится именно здесь и его торжественное открытие назначено на завтра.

В глаза бросался транспарант, выполненный белой гуашью на кумачовом полотнище: «Высокая идейность, высокая художественность, преданность идеалам коммунизма — вот три непременных условия создания достойных научно-фантастических произведений».

Двое солидных товарищей, проходивших мимо (судя по всему, не участники семинара, которых здесь полушутливо-полупрезрительно называли «допризывниками», а настоящие писатели-профессионалы), заинтересовались транспарантом.

— Каково? — произнес один из них.

— Сильно сказано, — похвалил другой. — И главное, в самую точку. Если бы старик Уэллс знал эти золотые правила, то, надо думать, писал бы значительно лучше.

— Но тогда бы он создал не «Войну миров», а «Дружбу народов», — с ухмылкой возразил первый. — И не «Пищу богов», а «Паек коммунаров».

Засмеявшись, они направились в сторону лифта, возле которого уже скопилась небольшая очередь.

«Да, — подумал Костя. — Времена изменились. Попробовал бы кто-нибудь открыто ляпнуть такое даже пару лет назад».

Прибывших на семинар регистрировали у отдельной стойки. С некоторым облегчением Костя заметил, что все прибывшие одеты почти на его манер — потрепанные джинсы, засаленные свитера, грубые башмаки. Люди в костюмах и галстуках выглядели в этой толпе чужеродным элементом. Правда, было много очков, бород и нечесаных патл, чем Костя похвастаться не мог.

— Кронштейн? — Волоокая девица, сидевшая за стойкой, заглянула в какой-то список, прикрытый от посторонних глаз газетой. — Есть такой… Будете жить вместе с Мендельсоном и Лившицем. Питаться тоже за одним столом.

— Скажите, а Шолом-Алейхема среди участников семинара нет? — поинтересовался Костя, весьма заинтригованный столь странным подбором сожителей.

— Мы селим людей по регионам, — безапелляционно заявила девица. — Абдуллаева вместе с Хаджиакбаровым. Захаренко вместе с Петриченко. Понятно? Или вы хотите жить вместе с Османом Гусейн-оглы Нусраиловым?

— Мне все понятно, — ответил Костя, исподтишка любуясь накладными ресницами девицы. — Только по паспорту я — Жмуркин. Кронштейн — это мой псевдоним.

— Так бы сразу и сказали. — Девица мельком глянула на него и, видимо, осталась довольна результатами осмотра. — Тогда будете жить с Бубенцовым и Вершковым. С чем вас и поздравляю.

В это время публика, околачивавшаяся в вестибюле, поспешно расступилась, и Костя увидел, что прямо на него ползет некто в маске Кинг-Конга и с детским водяным пистолетом в руке. Не вставая с четверенек, он обстреливал присутствующих, выбирая, впрочем, вполне конкретные мишени. Крестьянкину, стоявшую у противоположной стойки, неизвестный злоумышленник не тронул, а вот Чирьякова окатил с ног до головы.

— Кто это? — воскликнул Костя, шокированный этой сценой, достойной скорее бардака, чем Дома литераторов.

— Вершков, — хладнокровно ответила девица. — Ваш сосед по комнате. Не желаете вернуться к Мендельсону с Лившицем?

— Нет… Мне рассказы Вершкова нравятся.

— Мне тоже, — сообщила девица. — И почему это все хорошие писатели такие безобразники!

— Ну не все, — возразил Костя. — А Короленко?