Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

И в самом деле.

— Тогда, — говорю, — не будем терять времени.

— Подождите, — останавливает меня Петрович. — Это должен сделать я. А вам нужно спуститься вниз. Как можно скорее.

— Ничего не понимаю, — признается Ирина. — Почему?

— Потому что велика вероятность того, что после остановки часов мы окажемся в нашем мире ровно на той же высоте над землей, на какой находимся сейчас, — спокойно объясняет он. — Я понял это минут десять назад.

Я прикидываю высоту башни, и мне становится не по себе.

— А может быть, и не окажемся, — говорит Ирина. — Мы же не под землей очутились, когда попали сюда из котлована.

— Вы готовы рискнуть? — спрашивает Петрович.

— Жребий, — говорю я, подумав ровно секунду. — Тянем оба.

— Еще чего! — возмущается Ирина. — Даже и не думайте. Тянем все трое.

— Нет, — качает головой Петрович, неторопливо лезет за пазуху и достает оттуда предмет, в котором я не сразу, но все же опознаю древний револьвер.

— Семейная реликвия, — объясняет Петрович. — Не пропил. Как чувствовал, что пригодится. Учтите, он исправен и заряжен. Не вынуждайте меня нажимать на спусковой крючок.

— Что ж ты его не вытащил, когда мы с этими дрались… там… за городом? — спрашиваю, пытаясь найти выход из ситуации.

— Забыл, — говорит Петрович, — Вы… это, Бегите вниз. Спорить бесполезно, я уже все решил, Ну?

Он поднимает револьвер и взводит курок,

Уже светает, когда мы добираемся до гостиницы, Только покинув кабину флаера, я понимаю, как сильно устал — ноги подкашиваются, мутится в голове, Ирина тоже чуть не виснет на моей руке, и со стороны мы, вероятно, напоминаем влюбленную парочку, которая возвращается в гостиничный номер после бурно проведенной ночи в злачных заведениях города, Что ж, ночка и в самом деле выдалась бурной, Впрочем, наблюдать за нами в столь ранний час некому — улицы все еще пусты,

Ночной портье провожает нас безразличным взглядом, мы поднимаемся к себе на этаж и расходимся по номерам, Чувствую я себя совершенно опустошенным, как душевно, так и физически, нет сил даже на душ, поэтому, кое-как раздевшись, ныряю под одеяло и расстаюсь с окружающей действительностью на ближайшие четыре часа,

Без четверти десять мы с Ириной подходим к площади перед Домом Правительства, вступаем на окаймляющую ее аллею и движемся вдоль скамеек с эргономично изогнутыми спинками, Здесь уже с утра расположились молодые мамаши, бабушки и няни, Их чада мирно спят или бойко агукают в разнообразных колясках, и мы с искренней радостью наблюдаем эту мирную и чертовски приятную картину,

— Получилось, — улыбается мой стажер,

— Да, — соглашаюсь, — неплохо сработано, Теперь можно и улетать, Хоть я и не выспался,

Секретарша Джейн встречает нас с искренней улыбкой,

— Скажите, Джейн, — спрашиваю, — вы ничего странного возле Дома Правительства с утра не заметили?

— Нет, а что?

— Какое-то необыкновенное скопление молодых мам на аллее, — говорю, — С колясками.

— А, это! — смеется она, — Вы просто не местный, Ничего странного, Они всегда здесь прогуливают своих маленьких. Традиционно. Здесь, и еще в лесопарке, Сразу у входа, знаете?

— Да, — говорю, — знаю, Кстати, Джейн, что это за Черное Яйцо тут у вас откопали загадочное?

— Никто не поймет, что это такое, — говорит Джейн, — Наши ученые изучали-изучали, да так ничего и не поняли. Все решали, то ли его обратно закопать, то ли так в котловане и оставить.

— Без присмотра?

— А зачем присматривать за тем, что нельзя ни разбить, ни украсть? — резонно замечает она, — Вам уже рассказывали, что гравигенератор на него не действует? И не только гравигенератор,

— Да, рассказывали, — говорю, — Будь моя воля, я бы действительно закопал эту штуку обратно, А еще лучше — залил бы ее металлопластом, На всякий случай,

— Вы, смотрю, не очень любите рисковать, а? — подмигивает мне Джейн,

— Все зависит от предполагаемого результата, — подмигиваю в ответ, — сопутствующих обстоятельств и времени, имеющегося в моем распоряжении, Увы, мы сегодня улетаем, так что возможности рискнуть у меня нет в любом случае,

Джейн понимающе усмехается,

— Впрочем, теперь все проблемы с этим Яйцом решены, — говорит она, — и никакого риска,

— То есть?

— Вы разве не слышали? Сегодня утром в городских новостях передавали,

— Нет, — говорю, — не слышали, А что случилось?

— Оно исчезло, Вчера еще было на месте, а сегодня его уже нет.

— Как это — исчезло? Просто исчезло и все? Без шума и пыли?

— Да, Там есть камера слежения, Она и зафиксировала, В шесть утра это случилось. В шесть с минутами. Солнце уже взошло. Очень хорошо видно, как Яйцо себе лежит, а в следующее мгновение его уже нет. Там, в котловане, сейчас опять куча ученых и разных экспертов. А что толку? На нет, как говорится, и суда нет.

— Что ж, — констатирую я. — Все это чертовски странно и загадочно, но, может, и к лучшему. Меньше головной боли.

Затем мы забираем пакет с документами, прощаемся и выходим на улицу.

— Ну что, — спрашивает Ирина. — На космодром?

— Да, — говорю. — Но сначала все-таки я хочу заглянуть к Питеру и выпить у него большую чашку кофе. В гостинице мне кофе не понравился.

«У Сэма» в этот час, как всегда, пусто. Мы здороваемся, и я прошу Пита сделать нам самый лучший кофе, на какой только способно его заведение.

— Он у меня и так самый лучший, — заверяет бармен и через минуту ставит перед нами две чашки.

Я пью кофе мелкими глотками и думаю, спросить или нет. Наконец все-таки решаюсь.

— Скажи, Пит, — говорю. — Вчера, когда мы у тебя обедали, здесь был один пьянчужка. Такой… в мятой шляпе.

— Пьянчужка? — хмурится Пит.

— Ну да, — киваю. — Довольно высокий, худой, небритый. Кажется, его Петровичем кличут.

— Не пойму, о ком ты говоришь, — качает головой Пит. — Вчера, когда вы пришли, здесь, кроме меня, никого не было.

— Ну как же, он сидел вон там, в углу, — показываю я. — Петрович.

— Знаешь, Серж, — внимательно смотрит на меня бармен. — Ты, верно, переутомился. И напутал чего-то с устатку. Не было здесь вчера никого, кроме вас, в это время. И после вашего ухода тоже еще долго никого не было. Народ только часам к пяти стал собираться. Да и не знаю я, честно сказать, никакого Петровича. В шляпе говоришь?

— Да, — вздыхаю, — в шляпе.

— Нет, не припомню такого. А что, он тебе что-то должен?

— Скорее, я ему, — говорю. — Но это уже не важно.

Дорога, ведущая домой, всегда короче дороги из дома. Даже “кисель” переносится легче. Все мои долгие размышления о том, что случилось на Гондване, неизменно приводят к одному выводу: рассказывать никому об этом не надо. Не надо — и все. Разумеется, если я дорожу своей работой. Психическое здоровье курьеров должно быть безупречным. Малейшее сомнение в его нарушении тут же ведет к длительному обследованию с весьма вероятным последующим запретом на профессию по медицинским показаниям. Я довожу свои соображения до Ирины, и она со мной соглашается. Нам не поверят, это ясно. Да и зачем кого-то в чем-то убеждать? Люди на Гондване все равно ничего не помнят, дети возвращены родителям, а таинственное Яйцо исчезло. Вместе с Петровичем. Но мне отчего-то кажется, что с Петровичем как раз все в порядке.