Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

«Ну, разумеется, — думаю. — Часы. Кто бы сомневался. Нет, с подсознанием надо точно что-то делать — набито штампами по самое сознание».

— Господи, — доносится до меня шепот Ирины, которая словно только что прочла мои мысли. — Какая еще Ратуша? Какие часы? Почему так банально?

— Ратуша городская, естественно, — поясняет Маша. — Что же касается банальности. Хм, не знаю. По-моему, уж лучше часы, чем какой-нибудь термоядерный реактор или гравигенератор.

Она поворачивает коня в узкий, освещенный редкими фонарями, переулок, который совершенно неожиданно упирается в довольно обширный пустырь. Здесь мы оставляем коней пастись на травке и дальше идем пешком. Надо сказать, что лично мне первые несколько десятков шагов даются с немалым трудом. Кошусь на Ирину и вижу, что мой стажер также не слишком уверенно передвигает ноги.

— Чтобы я еще раз села на лошадь или коня. — бормочет она. — Как вы себя чувствуете, Петрович?

— Честно сказать, давненько мне не было так хорошо, — признается Петрович, и я искренне за него радуюсь. Хоть кому-то хорошо.

Маша ведет нас безлюдными переулками. Здесь нет фонарей, и лишь слабый свет из редких не спящих окон позволяет не спотыкаться в темноте. Если таков средневековый город, то я предпочту современные. Впрочем, откуда мне знать, каковы были на самом деле средневековые города? Если то, что мы видим вокруг, всего лишь бредни нашего подсознания, реализованные при помощи каких-то неведомых технологий… Запутанная история, и я даже не уверен до конца, что мне хочется ее распутывать. Единственное, что я знаю совершенно точно — детей надо вернуть. Любой ценой.

— А что это за цивилизация хозяев, которую нужно возродить при помощи наших детей? — обращается к Маше Ирина, словно прочитывая мои мысли.

— Это очень древняя и давно исчезнувшая цивилизация, — не слишком охотно отвечает Маша. — Если совсем откровенно, то мы даже не знаем, погибла она или перешла на какой-то иной уровень развития. Но в этой Вселенной ее нет точно. А мы, искусственные разумные существа, и были созданы ею когда-то с той целью, чтобы в случае чего способствовать возрождению. Но здесь очень много непонятного и для нас самих. Например, время.

— Время? — переспрашивает Петрович.

— Да. Мы совершенно не представляем себе, сколько прошло времени с момента нашего создания до этой минуты. Мы как будто спали, а потом вдруг проснулись и получили возможность действовать.

— Черное Яйцо, — понимающе кивает Петрович. — Зря мы его не закопали обратно.

— Все дело в том, — продолжает Маша, — что мы не роботы. У нас есть предназначение, но нет жесткой программы, которую мы обязаны выполнить любой ценой. Поэтому я вам и помогаю. Но для кого-то из нас предназначение сильнее любой программы.

— Но не для тебя? — уточняю я, неожиданно для самого себя переходя с ней на «ты».

— Не для меня, — подтверждает Маша. — Все, мы пришли.

Перед нами открывается городская площадь с громоздким трехэтажным зданием посередине, из которого тянется к небу квадратная, высокая башня. На самом верху башни, освещенный подвесным фонарем, виден циферблат часов с римскими цифрами. Кованые черные стрелки (а какие же еще, черт возьми?) показывают без двух минут три часа ночи. Или утра. Как кому больше нравится.

— Эти часы? — киваю на башню.

— Да, — говорит Маша. — Если их остановить, любым способом, запущенные процессы с детьми и многие другие, сопутствующие им, тоже остановятся. И все вернется на круги своя. Станет, как было.

— Ты в этом уверена?

— Почти. Но другого пути я все равно не знаю.

— А мы? — спрашивает Петрович.

— Скорее всего, вернетесь в свой мир.

— Скорее всего. — хмыкает Ирина. — Это мне нравится.

— Поймите, — терпеливо говорит Маша. — Я ведь даже не знаю точно, что будет с нами, искусственными существами. А нам тоже хочется жить. Мне, например, хочется.

— Хорошо, — говорю я. — Но где гарантии, что это безобразие с детьми снова не повторится? И что нам делать с этим вашим чертовым Яйцом? Уничтожить?

— Гарантия состоит в том, что у нас элементарно не хватит энергии на еще один такой глобальный эксперимент.

— Энергию можно накопить.

— Да, но на это нужно очень много времени. Даже нам. Возможно, сотни лет в вашем исчислении. И вообще, не так это просто, как, на первый взгляд, кажется. А уничтожить Яйцо вы все равно не сможете, так что пусть это вас не беспокоит.

Я хочу задать следующий вопрос, но тут часы начинают бить. Три гулких удара следуют один за другим, и тягучий звук долго гаснет в окружающей ночи.

— Скоро рассвет, — замечает Маша.

— Ну, не так уж и скоро, — говорю я. — Ладно. Как до этих часов до-браться-то?

— Думаю, по лестнице, — отвечает она. — Там, внутри, наверняка должна быть лестница. Но я с вами пойти не могу.

— Почему?

— Не могу. Просто не могу — и все. Примите это как неоспоримый факт.

— А как мы войдем внутрь?

— Двери должны быть открыты. А дальше — по обстоятельствам. Поймите, я ни разу там не была и совершенно не представляю, с чем вам придется столкнуться.

Лестница кажется бесконечной. Фонарик не нужен — каждый пролет освещается укрепленным в стене факелом, но мне уже надоело удивляться шуточкам нашего (моего) подсознания.

Я поднимаюсь первым, за мной — Ирина, замыкает шествие Петрович. Он громко часто дышит, и нам с Ириной приходится замедлять шаг. Однако отдыхать некогда, да и цель близка: вот он, последний лестничный пролет, за которым — дверь.

Только бы она оказалась не заперта… Но с какой стати? Вошли-то мы сюда свободно. И не встретили на всем пути ни единой «живой» искусственной души. Искусственная душа. Смешно звучит. Интересно, у созданных искусственно разумных существ есть душа?

Времени додумать эту мысль у меня не остается — лестница заканчивается.

Так. Все-таки заперта.

Отхожу к краю площадки, разбегаюсь и бью плечом. Слышен треск, дверь поддается, но не открывается. Бью ногой. Есть, открылась. Темень и пыль. И звук. Равномерное постукивание и пощелкивание работающего механизма.

Фонарь у меня на поясе, но я почему-то снимаю со стены факел и шагаю за порог.

— Да уж, — говорит за моим плечом Ирина. — И как это остановить? Тут часовщик нужен.

— Или заряд взрывчатки, — бормочу я.

Вот уж не думал, что гигантский механизм башенных часов может внушить такое уважение. Совершенно не понятно, как он работает.

— Ничего сложного, — подает голос Петрович. Он все еще тяжело дышит и держит в руках еще один факел, который, вероятно, снял со стены пролетом ниже. — Нужно сунуть что-нибудь прочное между вон теми двумя шестернями — и все. Часы остановятся.

— Лом? — спрашиваю.

— Сойдет и факел, думаю. У него железная рукоять, если вы заметили.