Татьяна Виноградова - Дороги звёздных миров [антология]

С болью глядя на трясущегося, словно в ознобе, Пести, Русельф лихорадочно пытался собрать разлетающиеся мысли. Перед внутренним взором упорно вставала картина опухоли, пожирающей его родного сына. Страшная, чёрная, пузырящаяся масса засасывала Пести, сминала и перемалывала его тело. И наконец, полностью поглотив молодого дузла, торжествующе распрямилась. Из чёрного комка на Русельфа смотрели глаза сына.

Русельф вздрогнул. Но ведь это неправда! Это не может быть правдой!

Додумать до конца и понять, что делать, ему не дали. Ворвавшиеся сменщики, очевидно, сообразившие, наконец, кем приходится их товарищу новый заключённый и чем это может грозить, дружно навалились на Русельфа и сорвали усилитель. Его словно ударили дубиной по голове.

— За что?! — взревел Русельф. — Я же ничего не сделал!

Или… сделал? Внезапно его поразила страшная мысль: неужели его мимолётные со-мнения, его сочувствие сыну — уже предательство?

Очевидно, охранники рассудили именно так. Его-то, подключённого к усилителю, они ощущали, пусть и слабо. Где-то у задней стенки скулил Пести.

Не обращая внимания на трепыхания Русельфа и его умоляюще протянутые в сторону сына руки, тюремщики грубо запихнули бывшего товарища в недавно освободившуюся ка-меру. Издевательски скрипнув, захлопнулась дверь.

Ошеломлённый Русельф бросился на каменную створку, но та даже не шелохнулась.

— Папа! Папа-а!

— Пести! — Русельф припал к щели под дверью, почти растёкшись по полу.

— Папа! — слова сына доносились очень слабо, камень глушил звуки.

— Пести! — изо всех сил закричал Русельф, срывая голос, — тянись мыслью! — и тут же застонал, осознав, что его камера находится слишком далеко от сыновней. А Пести даже не умеет ещё толком тянуться: в юниорской сфере коммуникативные пути гораздо короче.

— Сынок! — снова позвал он, и с ужасом понял, что хрипит: горло дузла не выдерживало таких нагрузок.

Он глубоко вздохнул, ощущая резь в глазах и всё увеличивающуюся тяжесть от потери связи со Сферой. Русельф постарался успокоиться и максимально расслабиться. Потом лёг, прижавшись к щели, и с резким выдохом выбросил мысле-нить в коридор. Нить протянулась далеко. Русельф закрыл глаза и сосредоточился на своих ощущениях. И почти на краешке восприятия уловил слабую вибрацию — Пести пытался дотянуться до мысли отца. Русельф продолжал растягивать мысле-нить, понимая, что Пести сделать это гораздо труднее. Дыхание начало сбиваться, перед глазами поплыли белёсые пятна. Русельф выжимал всё из своего тела, вкладывая последние силы в утончившуюся, растянувшуюся почти до предела нить. С другой стороны, как мог, старался Пести.

Отвратительная картина разросшейся опухоли как будто специально подгадывала момент, когда Русельф не сможет от неё отмахнуться. Только теперь в чёрном пузырящемся коконе был он сам.

Он — метастаз? Он — мутант? Он угрожает Сфере и расе дузлов? Если бы мог, Ру-сельф расхохотался бы.

Яркое воспоминание вспыхнуло в мозгу. Русельф вспомнил учителя — не того, кото-рый проводил аналогию с опухолью, а другого. Старого, флегматичного, почти безразлично-го дузла, который словно бы мимоходом, не придавая значения, говорил, что развитие — организма, вида, расы — всегда идёт через мутации. У отдельной особи может появиться хвост, или разделиться на пальцы щупальце, или возникнуть цветовое зрение. Остальные, как правило, принимают непохожего в штыки. Но если вид хочет не просто выживать, а развиваться, и если отклонение оказывается полезным, то по-настоящему мудрый род старается его поддержать. И тогда через много поколений мутация становится нормой. Правда, говорил учитель, старательно сохраняя равнодушие, многие сообщества консервативны и стремятся лишь сохранить существующее устройство.

Русельф сморгнул чёрную пелену с картиной опухоли. Лукавое общество может называть параноидальные превентивные меры предусмотрительностью. О, да, конечно. Оно же должно себя защищать!

Если бы была возможность, он хохотал бы долго-долго.

Кончик нити Русельфа вдруг задрожал и словно накалился. Русельфа обдало волной жаркой радости: его мысль ощутила близкое сродство. Значит, нить Пести совсем рядом! Осталось чуть-чуть, они уже почти соприкоснулись, вот сейчас…

Резкий удар обрубил нить Русельфа почти у основания. Ослепительно-белая вспышка оглушила Русельфа изнутри. Ему показалось, что от невыносимой боли взорвался мозг. Где-то далеко раздался тонкий визг, быстро сошедший на нет.

Русельф судорожно дёрнулся. Обессиленное тело самопроизвольно перекатилось на бок, и Русельф застыл, неподвижными глазами глядя на открывающуюся лишь в одну сторону дверь.

Жаль, что в свои последние сто тысяч вдохов он будет видеть только её.

Но зато потом он увидит океан. Который того же цвета, что небо.

«На западном побережье зафиксирован традиционный весенний рост числа мутированных медуз. Купающихся просим соблюдать осторожность» .

Родилась в Москве. В печально вспомнить каком году. По образованию химик. Сейчас живу в Нью-Йорке, работаю программистом. До определенного момента жила спокойной и размеренной жизнью, а потом отправила детей в колледжи, перестала убираться домa, посадила мужа на голодную диету и засела писать рассказы. Чем до сих пор и занимаюсь.

Холсты Эль Греко. Неуживчивого гордеца. Праведника с заговоренной дьяволом кистью, умершего больше четырёхсот лет назад.

Болезненно-яркие цвета: ядовито-зелёные, тревожно-лазоревые, сизо-алые, как воспалённое горло. Грозовое небо Апокалипсиса, залитое северным сиянием. Терзающие землю тучи, тусклое солнце в прорехах облаков.

Неестественно вытянутые лица, плоские затылки, изящные паучьи пальцы, отрешённый взгляд.

Ироды. Ироды шестнадцатого века.

Известный факт: художник искал натурщиков в домах умалишённых.

Что тут скажешь: нынешний век гораздо более гуманен. Впрочем, он только начался. Человечество еще может сравняться с веком шестнадцатым в своей морали в отношении к убогим.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Hебесное».

Ещё бы. Кто бы сомневался! Особенно если точно знал, что сие означает. Не трактуется, а означает. Улавливаете разницу? Не улавливаете? Ну и чёрт с вами.

— Чёрт! — догоревшая до фильтра сигарета обожгла пальцы. Бочаров бросил окурок на пол. Выругался громко, хотя обычно сдерживался. Не до того. Этот звонок, перевернувший всё внутри.

— Папа! — голос дочери звенел на грани истерики. А может, уже за гранью. Это у Эльки-то, спокойной, деловой, скрытной. Даже в день свадьбы разруливающей по телефону проблемы на работе.