Роберт Хайнлайн - Пасынки Вселенной. История будущего. Книга 2 [сборник litres]

Он очнулся внезапно, обнаружив, что руки Мэйги уже не сжимают его шею. Он наклонился, упал на одно колено, чтобы не уронить ношу, затем медленно опустил Мэйги на землю. На мгновение ему показалось, что тот мертв, – пульс не прощупывался, а обмякшее тело и безвольное лицо говорили о смерти. Но, приложив ухо к его груди, Дейв с облегчением услышал ритмичный стук сердца.

Он связал Мэйги запястья его собственным носовым платком и просунул свою голову в образовавшуюся петлю из рук. Однако из-за страшной усталости Дейв никак не мог взгромоздить безжизненное тело Линялого себе на спину. Пока Дейв пытался справиться с этим делом, Мэйги пришел в сознание.

– Полегче, Дейв! Чего тебе от меня надо? – было первое, что он произнес.

Дейв объяснил.

– Лучше развяжи руки, – сказал Линялый, – думаю, мне хватит силы немного прогуляться пешком.

И он действительно прогулялся – прошел не больше трех сотен ярдов и окончательно выдохся.

– Слушай, Дейв, – сказал он, когда немного пришел в себя, – ты «перечные» таблетки взял?

– Взять-то взял, только тебе их больше нельзя. От новой дозы ты запросто можешь сыграть в ящик.

– Да знаю я, знаю… слышал… Я не про то – что, если ты проглотишь одну штучку?

– Господи! Конечно, Линялый! Ну я и осел!

Теперь Мэйги казался ему не тяжелее летнего пальто. Утренняя звезда сияла ярче, силы его, казалось, были неисчерпаемы. Даже когда они свернули с шоссе и двинулись по проселку, который вел к дому Доктора, стоявшему у подножия холмов, путь был вполне сносным, а ноша легкой. Маккиннон знал, что стимулятор еще долго будет сжигать плоть его организма, даже после того, как все ресурсы энергии будут исчерпаны, и что потребуются долгие дни, чтобы восстановить эту безумную трату. Впрочем, сейчас все это было ему безразлично. Никакая цена не показалась бы ему слишком высокой, когда наконец он оказался у калитки забора, окружавшего дом Доктора, – на своих двоих и со все еще живым подопечным, который находился к тому же в полном сознании.

Маккиннону целых четыре дня не позволяли видеться с Мэйги. Все это время он и сам-то был на положении полуинвалида: восстанавливал потерянные за двое суток двадцать пять фунтов веса и ликвидировал последствия перегрузки на сердце, полученной в ту последнюю ночь. Высококалорийная пища, солнечные ванны, отдых, спокойная обстановка плюс его собственное железное здоровье помогли ему быстро восстановить силы и вес. Он был очень доволен собой и, главное, тем, что болен, потому что благодаря болезни он имел возможность постоянно общаться с Доктором и Персефоной.

Персефоне было пятнадцать. Дейв никак не мог для себя решить – старше она своего календарного возраста или, наоборот, намного моложе. Родилась Персефона уже в Ковентри и всю свою жизнь прожила в доме Доктора, потому что мать ее умерла там при родах. Во многих отношениях она была совершенным ребенком, поскольку не имела опыта жизни в цивилизованном обществе и мало общалась с обитателями Ковентри, если не считать пациентов, которые посещали Доктора. Зато ей было позволено бесконтрольно читать книги из обширной библиотеки интеллигентного и открытого переменам ученого. Сколько раз Маккиннон поражался глубине ее знаний – она знала гораздо больше, чем он. Когда он с ней разговаривал, у него создавалось впечатление, будто рядом пожилой всезнающий матриарх, но стоило ему через секунду услышать от нее какое-нибудь совершенно нелепое замечание о внешнем мире, как он вспоминал, что перед ним всего лишь неопытный ребенок.

Маккиннон, пожалуй, немного увлекся ею. Нет! Конечно, ничего серьезного в таком увлечении не было, особенно при ее-то возрасте! Но все же смотреть на нее было приятно, а он жаждал женского общества. Он сам был еще достаточно молод, чтобы чувствовать постоянный интерес к восхитительным различиям, как душевным, так и физическим, между мужчиной и женщиной.

Его гордости был нанесен смертельный удар, сравнимый только с приговором на ссылку в Ковентри, когда выяснилось, что Персефона ставит его на одну доску с прочими обитателями этого места; для нее он лишь жалкий неудачник, заслуживающий самое большее сострадания и помощи, потому что у него не все ладно с головой.

Такое открытие буквально привело его в бешенство. Целый день он хмурился в одиночестве, но чисто человеческое стремление оправдаться и быть за это хоть как-нибудь да обласканным, заставило его отправиться на поиски Персефоны, чтобы убедить девушку в ее неправоте. Он подробно и, может быть, чересчур бурно разъяснил ей причины, которые довели его до суда и изгнания, разукрасив свой отчет блестками доморощенной философии и остроумными фразочками, после чего без тени сомнения приготовился услышать ее одобрение.

Никакого одобрения он не услышал.

– Я вас не понимаю, – сказала она. – Человек вам ничего плохого не сделал, а вы ему ломаете нос. И вы хотите, чтобы я это одобрила?

– Но, Персефона, – запротестовал он, – ты не понимаешь, он оскорбил меня!

– Не вижу никакой связи, – ответила она. – Губами он произвел звуки и в результате обидел вас словом. Если это слово к вам не подходит, то и звуки лишены смысла. Если же вы и есть то, что означают данные звуки, тогда это слово верно определяет ваши качества. Таким образом, никакого ущерба вам нанесено не было.

А вот что сделали вы – тут дело другое. Вы сломали ему нос. Это уже ущерб. Защищая себя, общество должно было отыскать вас и определить, действительно ли вы настолько эмоционально неустойчивы, что можете снова нанести ущерб кому-нибудь из своих сограждан в будущем. Если да, то вас надо отправить в карантин на лечение или же удалить из общества – в зависимости от того, что вы предпочтете.

– Выходит, и ты думаешь, что я псих? – не унимался Дейв.

– Псих? Что вы! Во всяком случае, не в том смысле, в каком это понимаете вы. У вас нет пареза, нет опухоли в мозгу или какого-то другого дефекта, который мог бы обнаружить врач. Но с точки зрения вашей семантической реакции вы столь же социально ненормальны , как какой-нибудь фанатичный охотник за ведьмами.

– Послушай, но ведь все это ужасно несправедливо!

– А что есть справедливость? – Она взяла в руки котенка, с которым играла до этого. – Я пошла домой. Становится прохладно.

И она ушла в дом, бесшумно ступая по траве маленькими босыми ножками.

Если бы наука семантика развивалась так же быстро, как психодинамика и ее производные – искусство пропаганды и управление психологией толпы, то Соединенные Штаты, надо думать, никогда не попали бы под власть диктатуры и не были бы вынуждены совершать Вторую революцию. Все научные принципы, положенные в основу Ковенанта, который стал венцом революции, были сформулированы очень давно – еще в первой четверти XX века.