Фрэнк Херберт - Дюна [обновлённый перевод от 2019 года] [litres]

Или это еще должно свершиться?

«Но мои раны реальны, – сказал себе Пол, – и мои шрамы реальны. И гробница моего отца существует».

Еще в полудремоте Пол припомнил, что Хара, вдова Джемиса, однажды ворвалась к нему и объявила, что в коридоре ситча идет поединок. Это было там, на временной стоянке, когда детей и женщин еще не отослали поглубже в пустыню. Хара остановилась у входа, черные крылья волос были перевязаны сзади цепочкой с водными кольцами. Она отодвинула в сторону тяжелые занавеси и сказала, что Чани только что зарезала кого-то.

«Это было, – думал Пол, – это было на самом деле и не изменится более».

Он вспомнил, как выбежал и обнаружил под желтыми светошарами Чани в ослепительно-голубом халате с откинутым назад капюшоном, на личике эльфа была заметна печать утомления. Вдаль по коридору от них спешила толпа, уносящая тяжелый сверток.

Он подумал тогда: «Всегда понятно, когда они уносят труп».

Водные кольца Чани (в ситчах их носили открыто) звякнули, когда она повернулась.

– Что случилось, Чани? – спросил он.

– Пришлось прикончить одного. Он заявился сюда, чтобы вызвать тебя на поединок, Усул!

– И ты убила его?

– Да, но этого можно было оставить и для Хары.

(Теперь Пол припомнил, как оживились вокруг лица при этих словах. Расхохоталась и сама Хара.)

– Но он же собирался вызвать меня?

– Ты ведь учил меня своему волшебному бою…

– Конечно, но не следовало бы тебе…

– Я родилась в пустыне, Усул, и умею держать в руке крис.

Подавив гнев, он попытался убедить ее:

– Все это так, Чани, но…

– Я уже не ребенок, которому поручают ловить в ситче скорпионов на свет ручного шара, и я не играю.

Пол яростно посмотрел на нее, завороженный странной свирепостью за этим внешним спокойствием.

– Он не был достоин тебя, Усул, – сказала Чани, – и я не стану прерывать твои размышления ради подобных ему. – Она пододвинулась к нему поближе, искоса глянула и прошептала так, чтобы слышал ее слова лишь один он: – Любимый, раз всем будет известно, что бросивший вызов предстанет предо мной и примет позорную смерть от руки женщины Муад'Диба, охотников станет поменьше.

«Да, – подумал Пол, – это уже было, это истинное прошлое. И число желающих опробовать новое лезвие Муад'Диба быстро сошло почти на нет».

Где-то в мире истинном, настоящем, послышался крик ночной птицы, что-то шевельнулось.

«Я сплю, – подбодрил себя Пол. – Всему виной вечная специя в пище».

И все же чувство заброшенности не оставляло его. Он подумал, что рух, часть его личности, каким-то образом ускользнула в тот мир, где, по верованиям фрименов, она и вела свое истинное существование, – в алам-аль-миталь, мир подобий, метафизические края, в которых не существует физических ограничений. И он со страхом подумал, что ведь там, где нет ограничений, нет и точки опоры. В измерении мифов он не видел места, в котором мог бы остановиться и произнести: «Я есть, потому что я есть в этом месте».

Мать его сказала однажды: «Отношение людей к тебе двойственно».

«Надо проснуться, – подумал Пол. – Это уже было». Эти слова она уже говорила ему, его мать, леди Джессика, ныне Преподобная Мать фрименов, слова которой проницали реальность.

Пол знал, что Джессика опасается религиозной связи между ним и фрименами. Ей не нравилось уже то, что люди и грабенов, и ситчей именовали его очень просто – Он . И она изучала племена, рассылала шпионок-сайидин, собирала их сообщения и размышляла над ними…

Она процитировала ему кусочек мудрости Бинэ Гессерит: «Если религия и политика путешествуют совместно в одном экипаже, кучер может решить, что ничто уже не преградит ему путь. И он гонит вперед… все быстрей, и быстрей, и быстрей, забывает о препятствиях, о том, что, торопясь, не заметишь ямы… и конец».

Пол вспомнил, как они сидели вдвоем во внутреннем помещении, занавешенном темными гобеленами с вышитыми сценами из мифологии фрименов. Он сидел и слушал ее, подмечая, как она наблюдает за ним, даже опустив взор. На ее овальном лице появились морщинки – в уголках глаз, но волосы по-прежнему отливали полированной бронзой. Зелень широко расставленных глаз уже затягивалась синей дымкой.

– Религия фрименов проста и практична, – произнес он.

– Религия, любой аспект ее всегда далек от простоты.

Но контуры будущего тонули во мгле, и Пол сердито возразил:

– Религия объединяет наши силы. Таков смысл нашей мистики.

– Ты сознательно поддерживаешь этот дух, эту браваду, – обвиняющим тоном сказала она, – вечно доктринерствуешь.

– Этому ты меня сама научила.

Разговор их тогда почти полностью сложился из споров и противоречий. Это был как раз день обрезания маленького Лето. Некоторые из причин ее расстройства Пол понимал. Она так и не признала его союз с Чани, эту женитьбу по молодости, как считала она. Но Чани родила сына, нового Атрейдеса, и Джессика обнаружила, что не в силах отвергнуть ни дитя, ни мать.

Наконец Джессика шелохнулась под его пристальным взглядом и сказала:

– Ты считаешь меня плохой матерью?

– Конечно же, нет.

– Я вижу, как ты смотришь на нас с твоей сестрой, когда мы вместе. Ты так и не понял свою сестру.

– Я знаю, почему Алия другая, – сказал он, – она была еще частичкой тебя, когда ты преобразила Воду Жизни. Она…

– Пол, ты ничего не понимаешь!

Почувствовав вдруг, что не в силах выразить почерпнутое в грядущем знании, Пол сумел только произнести:

– Да не считаю я тебя плохой.

Джессика увидела, что он расстроен, и сказала:

– Вот еще что, сын.

– Да?

– Я люблю твою Чани. И принимаю ее.

«Это было, – сказал себе Пол. – Это было наяву, не в тусклом видении, колеблемом рукою времени».

Мыль приободрила его, позволила вновь ухватиться за мир. Кусочки реальности, вдруг пронзив сон, выступили в его восприятии. И он понял, где находится – в йереге, лагере среди пустыни. Чани разбила палатку на песке, чтобы было помягче. А значит, Чани рядом, Чани – его душа, Чани – его сихайя, прохладная пустынная весна. Чани, вернувшаяся из пальмовых рощ юга.

Он вспомнил, как перед сном она напевала:

А потом она пела песню, что поют любовники, ступая по дюнам, и ритм ее был словно осыпающийся под ногами песок.

В палатке неподалеку кто-то затренькал на бализете. И он подумал тогда о Холлике. Звуки инструмента вдруг напомнили о Гарни, лицо которого он увидел среди контрабандистов… Тот не заметил его, не должен был и заподозрить, чтобы случайно не навести Харконненов на сына убитого ими герцога.