Чайна Мьевилль - Посольский город [litres]

Но когда на нас напали и мы бежали в панике, он понял, что ему хотели сказать толчками и взмахами крыльев и рук. Он наблюдал за тем, как Брен, ИллСиб и я говорили друг с другом, жестами подчеркивая важное и то, что мы понимаем друг друга. Испанец понял, что можно говорить, не разговаривая: абсурд осознал, что можно не только говорить, но и слышать.

– Они столько его дергали, – сказал Брен. – Трудно было не понять: ведь они толкали его и показывали крыльями одновременно. Они заставили его слушаться. Может, если хочешь начать понимать язык, без некоторого насилия не обойтись.

– Брен, – сказала я. – Все это чушь. Мы все бежали в одну сторону. Мы все хотели спастись. И у всех нас были одни и те же намерения. Потому он и понял, что мы делаем.

Он покачал головой. И торжественно изрек:

– Язык – это принуждение, выраженное иными средствами.

– Чушь. Это сотрудничество. – Обе теории правдоподобно объясняли то, что произошло. Я противилась его точке зрения потому, что она казалась мне банальной, и сказала, что на самом деле наши идеи не столь далеки друг от друга, как кажется.

– Смотри, – сказала я. И показала на горизонт. Над ним, пачкая небо, поднимался дым.

– Не может быть, – твердил Брен, как будто говоря сам с собой, пока мы со всех ног мчались вперед. – Они должны были ждать. – Он повторил это несколько раз. Когда вдалеке, на лишайниковом ковре долины, показались первые соринки, мы еще долго притворялись, будто они могут оказаться чем угодно, пока не подошли так близко, что отрицать стало невозможно – это были тела.

Мы смотрели с уступа вниз, на последствия войны. Тысячи квадратных метров останков. От ужаса я тяжело дышала под маской эоли. С такого расстояния трудно было оценить, на чьей стороне осталась победа. Я пыталась прикинуть, сколько терранцев приходилось в этой бойне на одного абсурда, но смерть слишком сложно переплеталась со смертью. Кроме того, многие из ариекаев, чьи трупы я видела, наверняка пришли с армией ЭзКела, как и те люди, вперемешку с которыми они лежали.

Мы вели нашего пленника. Он все еще был в кандалах, но мы уже много километров не пропускали через них ток. Испанская Танцовщица барабанил копытами. Он посмотрел на меня и открыл рот. Показал на погибших внизу. Открыл и закрыл рот и сказал:

– Слишком поздно/слишком поздно.

– Да.

– Слишком поздно/слишком поздно.

– Да. Слишком поздно. – Этому мы его еще не учили.

– Слишком поздно/слишком поздно.

Взвинченная, неестественно возбужденная, как от наркотиков, я постоянно ощущала неприятное напряжение всех органов чувств, словно все, что я видела и слышала, оставляло на них осадок, не проходивший, стоило мне отвернуться. Моя маска эоли напомнила мне о том, что она живая – редкий случай, – заерзав по моему лицу от запаха мертвечины. Повсюду лежали выпотрошенные мужчины и женщины. Ариекаи со спинными крыльями и без лежали вповалку. Вывалившиеся внутренности тех и других смешались в гниении. Повсюду горели трупы и мусор.

Следы крушений. Обугленные борозды с кратерами на местах падения летунов перепахали поле сражения. Обернув руки тряпками, Брен пальцами просеивал обломки. Подражая ему, я стала делать то же самое. Это оказалось куда проще, чем я думала.

Все случилось двумя днями раньше. То, что я видела тогда, не вызывало во мне никакого отклика, я была внимательна и хладнокровна. Я не вглядывалась в лица десятков послоградских мертвецов. Знала, что иначе наверняка увижу кого-нибудь из знакомых. Перебирая останки между столбами дыма, я старалась выведать историю того боя. Погибших послоградцев и горожан было куда больше, чем абсурдов. Бойцы полегли в разгар сражения, и теперь разлагались, неподвижно переплетя руки, крылья, скрестив оружие. Мы вглядывались в диораму из трупов, надеясь прочесть по ней историю ее создания.

– У них есть корвиды, – сказала я. Безъязыкая стратегия абсурдов включала способность командовать биомеханизмами. – Господи, – сказала я. – Господи, это же армия, настоящая армия.

Как ни странно, но среди трупов встречались живые. Смертельно раненные ариекаи крутили в воздухе ногами и вытягивали глаза. Один кричал нам на Языке, что он ранен. Испанская Танцовщица тронул его за грудное крыло. Обреченные абсурды умирали сосредоточенно и никого не замечали. На спинах иных из них я заметила свежие раны от вырванных крыльев: армия абсурдов рекрутировала в свои ряды даже умирающих.

Под трупом одного ариекая мы нашли женщину, она была едва жива, ее разбитая маска-эоли со свистом выпускала кислород. Пока мы с Бреном старались успокоить ее и спрашивали: «Что здесь случилось?» – она смотрела на нас. Она ничего нам не сказала, то ли от нехватки кислорода, то ли от шока. Наконец мы положили ее на спину и дали ей воды. Взять ее с собой мы не могли: ее эоли умирала. Мы нашли еще двоих живых: одного мы не сумели привести в чувство; другой не думал ни о чем, кроме надвигавшейся смерти. От него мы узнали лишь одно: абсурды пришли.

Брен показал на их рваные униформы.

– Это профессионалы. – Потом ткнул в какие-то параллельные борозды, которые вели с поля сражения прочь. – Это не… Здесь прошел авангард, а это была их стража, они окружали тех, кто двигался впереди всех.

– Переговорщики, – сказала я. Он медленно кивнул.

– Да, конечно. Переговорщики. Они надеялись на эти дурацкие переговоры. И все же попробовали их начать. О Господи. – Он оглядел останки, разбросанные вокруг. – Безъязыкие даже не сбавили шаг.

– А теперь они преследуют остальных. – Основную массу террано-ариекайской армии.

Нам надо было удвоить скорость. Мы взяли брошенный экипаж, очистили его от грязи войны. И понеслись по широченной борозде, оставленной тысячами копыт. В тесноте меня прижали к ариекаям. Испанец и Креститель сидели по обе стороны абсурда. Крыльями они рисовали в воздухе какие-то знаки, и пленник, если его еще можно так назвать, повторял их движения.

Мы не скоро увидели первую линию фигур. Брен напрягся. Я знала, что наш план очень слаб, но выбора у нас не было.

– Все в порядке, – сказала я. – Это терранцы.

Это была большая группа грязных, опустившихся людей, одетых, как грешники во время покаяния, целый бродячий город. С ними были дети. Они смотрели на нас через прорези в масках. Серьезные, как монахи. При виде нас некоторые попятились, перешептываясь. Их временные лидеры, наоборот, подошли ближе, и с ними солдаты в обгорелой форме, беглецы с недавнего побоища.

Ариекаи стояли за нами. Они загораживали бескрылого, чтобы никто не заметил его увечья. Люди сказали нам, что бегут от абсурдов, разграбивших их усадьбы и фермы по производству живых машин. Все они были беженцами и повстречали друг друга в пути. К ним пристали дезертиры и уцелевшие в бою солдаты разбитых отрядов. Оказавшись в тылу у нападавших, они пошли за ними к городу, как косяк рыб прячется от опасности, плывя следом за хищником. У них не было плана, только смутное ощущение того, что такая тактика позволит им остаться в живых еще несколько дней. Плетясь по следам победителей, они безысходностью своего занятия подчеркивали свое поражение.