Эрик Флинт - 1632

Такой вот круговорот жизни. Просто Гретхен сделала то, что было необходимо для приюта ее семьи. Приют это хорошо, подумала она. Очень хорошо. Она пока вообще не знала Джефффа. Но одну вещь она уже знала. Этот юноша, дитя по-сути, может дать ей гораздо больше, чем защита, предоставляемая ей Людвигом, этим троллем. Намного-намного больше.

И все же что-то было не так. Пришел какой-то непонятный взрыв чувств. Какое-то странное ощущение. Но это ощущение под контроль можно было не брать. Гретхен узнала его сразу, конечно, и смирилась.

Бесполезно. Она жила с печалью в течение многих лет. Почему сегодня должно быть иначе?

Мелисса Мэйли ела вместе с беженцами, по-прежнему в халате. Она чувствовала себя глупо и неудобно в этом одеянии, обедая в том же кафе, где на протяжении многих лет, она употребила тысячи блюд с тысячами студентов. Но одетая как полагается! Эд Пьяцца принес чистую одежду для нее, но Мелисса отказалась переодеваться. Не до того, сказала она, надо еще урегулировать все вопросы с беженцами до ночи, а там и время для заседания комиссии. То же самое упрямство, которое когда-то заставляло молодого бостонского интеллектуала делиться обедом с пострадавшими от расовой дискриминации чернокожими, стало причиной того, чтобы сесть за еду в халате с немецкими беженцами. И неважно, что ногти босых ног были окрашены.

Она хотела также проследить за недопустимостью переедания полуголодными беженцами, что могло быть опасным для них. Но в этом не было никакой необходимости. Гретхен также понимала это, наблюдая за всеми, словно ястреб.

Гретхен держала продовольственную дисциплину железной рукой. Мелисса поморщилась несколько раз, наблюдая методы поддержания дисциплины Гретхен. Она была против телесных наказаний всю свою жизнь. Но протестовать не стала.

Мелисса Мэйли переживала своеобразную переоценку своего внутреннего мира. Ее ум был в смятении, хотя она невозмутимо ела еду.

Она по-прежнему не одобряла телесных наказаний. Но Мелисса Мэйли далеко не дура, и может оценить реальность, столкнувшись с ней. Ее глазам было больно, но она не будет закрывать их.

Гретхен, а не она, видела, как люди едят траву, чтобы остаться в живых. Гретхен, а не она, видела, как те же самые люди обжираются, когда неожиданно появляется много еды. А потом видела их умирающими от переедания, корчась в агонии. Она смотрела, как Гретхен вразумляет еще одного ребенка, засовывающего еду в рот обеими руками, заставляя его сидеть с руками на коленях в течение трех минут, прежде чем он повторит процесс. Она вздрогнула — личико ребенка будет в синяках завтра, и он горько плакал — но она не протестовала. Гретхен удерживала этого мальчик живым в том кошмарном мире, в котором Мелиссу Мэйли забили бы, как курицу. А ведь мальчик даже не ее. Ребенок Гретхен сидел у нее на коленях и счастливо сосал грудь. Ее собственный ребенок, ублюдок насильника. Или еще кого-нибудь, кто знает? Никто. Очередной благородный или не очень мерзавец, исчезнувший в облаке пыли под копытами конницы, 'осчастлививший' мимоходом обитательницу обоза с грязными ногами.

Мелисса вздрогнула, увидев взгляды, которыми то и дело обменивались Гретхен и Джеффф, сидящий на другом конце стола. Взгляды были скромными, на вид. И вместе с тем достаточно откровенными. Джеффф был хорошо воспитанный американский мальчик. И смотреть, как он искоса бросает взгляды на, по-сути, обозную шлюху, было страшно. Молодая женщина в халате, достаточно взрослая, уверенная в себе. Кормящая грудью ребенка и руководящая одновременно остальной семьей. Стреляющая глазами — нежными, блестящими, обещающими — в мальчика двумя годами моложе. Мелисса чуть не рассмеялась. Вот же чертовка!

Итог предопределен. Учитывая то, что в настоящее время, Джеффф был просто огромной массой бушующих гормонов. Сжигаемый желанием. Воспользуется ли он предложением? Ха!

Мелисса внезапно представила себя, стоящей на пляже, по щиколотку в морской воде. Королева Мелисса — властная недотрога, всегда готовая дать отпор.

Мелисса была против сексуальных домогательств. Она была категорически настроена против мужчин, использующих слабую позицию женщин в обществе, чтобы удовлетворить свою похоть. Была.

И она оставалась такой по-прежнему. Но сейчас ее охватило отчаяние. Мир, в котором она нынче оказалась, был настолько далек от того, который она знала, что ответов на многие вопросы не было. Как она могла теперь судить? Как она могла укорять? И, самое главное, что она теперь может посоветовать?

Мальчик, получивший тумаков от Гретхен, уже не плакал. Напротив, он улыбался. Глядя на Гретхен, желая поймать ее взгляд. Совершенно не обращая внимания на синяк, уже формировавшийся на его щеке. Мелисса поняла, что введенные Гретхен временные ограничения, закончились. Гретхен, как будто руководствуясь внутренним чувством времени, встретила его взгляд, одобряюще улыбнулась и кивнула. Мальчик сунул горсть еды в рот. Потянулся к другому, остановился и осторожно посмотрел на Гретхен. Ясное дело, она наблюдает за ним. Нахмурившись.

Ангелы никогда не спят. Мальчик вздохнул и положил руки на колени. Ангел улыбнулся. Его глаза переместились на другого ребенка, затем на одну из женщин — совсем изможденную по сравнению с ней — а потом, многозначительно, на американского мальчика на другом конце стола. Обещание в этих глазах было далеко не ангельским.

Глаза двинулись дальше. Смотрели, наблюдали. Укрывали, защищали. Стальные глаза, выкованные в таких горнах, о которых Мелисса не имела ни малейшего представления. Такой тип ангела мог существовать только в таком мире.

Мелисса была как будто в столбняке. В душевых, она твердо решила поговорить с Джефффом. Предупредить его в недвусмысленных выражениях! Запретить ему общаться с ней…

Запретить? Почему? На каком основании?

Ответ укусил ее ядовитой змеей или скорпионом. Лечение тут стало бы вреднее, чем болезнь. Благие намерения обрушатся, реальность будет совсем другой. Запретить американским мальчикам совокупляться с немецкими девушками — которые будут просто бросаться на них, чтобы выжить — и вы сделаете первый шаг на пути к кастовому обществу. Совокупление же случится в любом случае. Украдкой, в темноте. На черной лестнице, в закутках. Между благородными американцами и немецким быдлом. Шлюхи шлюхами и останутся.

Все это Майк — и она — должны предотвратить.

Так что же делать? Есть ли свет в этой тьме?

Внезапно, Мелисса перестала есть. Мысли о телесных наказаний и сексуальных домогательствах были изгнаны в сторону волной тошноты. Она закрыла глаза, пытаясь контролировать себя.

Тошнота была не от еды. Та была обычной высококачественной едой школьной столовой, которую она ела бесчисленное количество раз. Питательной, вкусной.