Валерий Строкин - Робинзоны Белой планеты

— А кто? — Вельт остановился. — Не я, нет, — он вновь побежал. Споткнулся, упал, поднялся и, воя сквозь зубы, побежал, шатаясь из стороны в сторону.

— Осторожнее, придурок, — раздался в шлемофоне голос Ильи, — я жив.

— Ты жив!? Живой!? — закричал на бегу Вельт.

— Оползень! Ты вызовешь новый оползень, приближайся спокойнее.

— К черту оползень. Клянусь Марсом, Илья, прости, прости-ииии!

Вельт приблизился к Илье и протянул руку.

— Давай руку, Илья, давай. Вот так… Прости, Илья, прости, если можешь, я сбрендил. Илья, прости. — Вельт истерично разрыдался. — Ты не поранился? — не дожидаясь ответа, крепко стиснул напарника в объятиях. Оба зашатались и упали.

— Илья, — Вельт стал захлебываться от слез, — Илья… Я…Я… — Вельт не смог говорить и разрыдался, приникая к груди товарища.

— Прости, прости, если можешь, — доносилось сквозь всхлипывания. — Илья… Больше никогда… Никогда…

Вельт вдруг осознал, что такое страх — страх остаться в плену одиночества на этой планете. Это значит, что во всем белом мире никого, кроме него, больше не будет. Себя ненавидеть он еще не научился.

— Я идиот. Я идиот, — шептал, успокаиваясь, Вельт, судорожно вздыхая.

— Вот она, настоящая радость, — вдвоем, опять вдвоем, опять друзья и братья. Как я мог? Илья, прости, сам не знаю, как я мог.

Слезы текли по небритым, темным щекам Вельта, горькие слезы радости и разочарования.

— Вместе, Илья, — шептал Вельт. — Прости меня, пожалуйста, прости. Ты мне брат, кровный брат, это я поц последний.

— Да ладно, — хмурился Илья и думал о том, что слава богам Космоса, кризис миновал, гнойник прорвался, и из буйного больного Вельт превратился в тихого и сопливого помешанного.

Они поднялись, отряхнулись от снега.

Илья похлопал Вельта по спине:

— Да хватит тебе, смотри, что я нашел, там внизу, под камнями, — Илья раскрыл карман-клапан, он доверху был наполнен темно-зелеными крупными кусками. — Там, внизу, их россыпи.

— Да, черт с ними, с кристаллами, — ответил, заикаясь, Вельт, крепко стискивая Илью в объятиях: — Я мог тебя сегодня потерять, что было бы со мной? Я бы сошел с ума.

— Да ладно, все забыто, — добродушно отмахнулся Илья.

Обнимая друг друга за плечи, они повернули к базе.

«Снова эта губная гармошка, — раздраженно думал Вельт; он лежал, скрючившись на полу, закрыв глаза, и уже час как пытался заснуть. Сон не приходил… — И выйти нельзя, из-за метели, ветер дует с гор. Никуда не скрыться, не спрятаться, не выйти, не убежать: мы обречены… МЫ ОБРЕЧЕНЫ торчать здесь на веки вечные. Вдвоем и только вдвоем…»

Вельту хотелось вскочить, вырвать из рук Ильи гармошку и вдребезги её, об стену! Потом топтать и топтать с остервенением и наслаждением, чтоб убить эту унылую мелодию, так похожую на танцующий снаружи снег…

Сейчас там метель: не выйти, не скрыться, ни спрятаться, ни от себя, ни от этой проклятой мелодии…

Вельт резко сел; напротив него, облокотившись о стену, сидел Илья. Прикрыв глаза, напарник самозабвенно играл, уйдя далеко-далеко, в невидимые отсюда земные дали, вслед за своей печальной музыкой, может, в этот миг он был на побережье и вдыхал соленый ветер или прогуливался возле Музея деревьев?

«Играй, играй, — Вельт снисходительно кивнул, вновь откинулся на спину. — Зачем я отдал ему кристаллы? Куда он их спрятал, поц? Где они, в тоннеле или снаружи? Проклятая метель, нельзя выйти, поискать, проверить. Этот поц наверняка спрятал снаружи».

Вельт вздохнул, подавляя в себе готовую вырваться наружу ярость.

«Горсть кристаллов, небольшая кучка зеленых камешков — и я бы перенесся из этой конуры на красную пустыню Марса, в свою квартиру, увидел бы Зитту, детей, а может… — Вельт усмехнулся, — можно что угодно представить, пережить… Не дожить… Нежить… Кристаллы-хамелеоны, нет, неправильно — кристаллы Вельта. Так будет правильно…»

Вельт плотно зажмурил веки.

«Вернусь и потребую огромную салатницу парскской капусты с пряными мароканскими цветками и пельмени из красного зайца. Снег, я выберу себе такое место, где никогда его не бывает, нет снега и льда, ничего белого, только красная пустыня, место, откуда его нельзя увидеть на ближайших вершинах. Я сыт по горло Белой».

Вельт открыл глаза, невидяще посмотрел на потолок:

«Когда кончится буря, я найду кристаллы и излучатель. Зачем я его выбросил?»

«Дети, мои дети, как вы живете, без вашего папочки? Маленькие и большие негодяи, вы давно забыли про своего отца! Делите его наследство вместе с распутной мамочкой? Уже промотали? — Вельт оскалился, судорожно дернул кадыком. — Зитта, у тебя такой темперамент, сучка, я знаю — ты не выдержишь, тебя не остановят даже дети, и сейчас, в этот момент, ты лежишь и стонешь в объятиях Арипетира, этого лысого и длинного ублюдка. Может, дети уже стали называть его папочкой? Я убью их. Я убью тебя и Арипетира».

Вельт до боли в костяшках пальцев, сжал кулаки.

«Хорошо этому музыканту, поц. Земляшка один-одинёшенек. Никого нет, из всей семьи он один и остался, такому нечего терять. Или не жалко терять? — Вельт улыбнулся. Улыбка сменилась злобной гримасой, когда он посмотрел в сторону Ильи. — Поц. Один раз я его чуть было не убил, что будет в другой раз?»

Вельт улыбнулся, эта мысль ему понравилась.

«Он во всем виноват, только он один виноват во всех бедах, которые с ними случились. Но каково мне было, когда я понял и почувствовал, что значит остаться одному. Совсем одному в этой белой пустыне. Я испугался? Скажем честно — да. Страх — дикий страх затерянного одиночества. Повод сойти с ума и не вернуться. Страх остаться наедине с самим собой. О, да… — Вельт вспомнил старую марсианскую легенду о том, как разбился гравилет Херша. Старик шесть месяцев ковылял по красной пустыне, пока не добрался до города, чтобы потом, через неделю умереть от зыбучей лихорадки. Тогда многие от неё умирали, Марс только осваивали. Этого старика тоже никто не искал, и ему не на кого было надеяться, кроме самого себя. — Херш дотопал, потому что в нас, марсианах, есть скрытая пружина, которая в нужный момент распрямляется и помогает нам выдюжить и не сломаться, не согнуться… Я выдержу, я не так стар. Как тот почтальон — Херш».

Вельт достал из нагрудного кармана желтую таблетку в целлофановой обертке. Есть не хотелось, но что-то надо было делать? Вельт безразлично закинул таблетку в рот и принялся меланхолически жевать.

«Илья обещал угостить индейкой, запеченной в глине. Что такое индейка? Илья рассказывал, что это такая домашняя птица, как курица. Какое странное название у курицы? У земляшек все не так. Илья сказал, что индейка больше, значительно больше, это хорошо, потому что он готов её съесть, ни с кем не деля».